Донор

Чилая Сергей

Публика начала расходиться, а сестричка вдруг стала атаковать меня:

– - Вы не акушер! Оперировать в нестерильных условиях нельзя! А кто даст наркоз, если я буду ассистировать? Запаса инструментов на такую операцию не хватит!
– - она говорила и говорила, впадая в истерику.

– - З-заткнись! Все будет х-хорошо... У меня с собой учебник оперативного акушерства с к-картинками. Если п-понадобится, кто-то п-подержит его п-перед носом, а стерильность... Рана, конечно, м-может нагноиться, но здесь в лесу это вряд ли случится, а без операции она умрет через день..
– - Я погладил ее по спине и, шлепнув

по заду, подтолкнул к сумке с инструментами.

Мария никак не хотела засыпать, и я лил и лил эфир в маску -- жидкий металлический каркас, обтянутый тканью, -- свободной рукой прижимая ее к лицу молодой женщины. От избытка эфира у меня самого кружилась голова, и я чувствовал, что засыпаю... Запах эфира вдруг стал казаться необычайно приятным, и мне все больше хотелось вдыхать его. Сестричка вывела меня из сарая. Я стоял, стараясь поглубже вдохнуть запахи Северного Урала, вымывающие эфир из легких.

Вернувшись в операционную -- так я теперь называл многокоечный барак, -- я оглядел местных девок и, выбрав серьезную бабу средних лет, сказал, что она будет ассистировать. Она сразу согласилась. Я объяснил ей ее миссию. Сестра надела на бабу стерильный халат, перчатки и подтолкнула к столу.

Боясь вогнать роженицу в шок, я дополнительно обезболил ее новокаином. Вскрыв брюшную стенку, я сразу понял, что у нее цветущий перитонит. Здоровенная матка, туго охватывающая тельце ребенка -- околоплодные воды, видимо, давно отошли, -- была перепоясана поперечным разрывом, который, к счастью, не кровоточил из-за сильного сокращения маточной мускулатуры.

Я иссек края разрыва и сунул руку в горячую, червеобразно сокращающуюся мокрую матку, плотно охватившую кисть. Мне пришлось сильно расширить разрез, чтобы ввести в полость обе руки и извлечь темно-синий трупик с признаками разложения Из матки в живот вылилась кровянистая, отвратительно пахнущая жидкость.

– - На запахи мне везет!
– - мелькнуло в голове, и я стал думать, отделяя плаценту, что делать с маткой: ампутировать -- значит рожать она не сможет, оставить -- риск эндометрита очень высок и, если выживет, рожать все равно не станет. Значит, матку надо убирать, решил я, но руки, помимо воли, начали накладывать первый ряд узловых швов на края разрыва... Потом я наложил второй и заперитонизировал рану матки висцеральной брюшиной и ввел в нее питуитрин. Подумав, влил в живот несколько литров подогретой воды из ведра, чтоб отмыть ткани от гноя, как отмывают машину от грязи, как недавно отмывал страшную зекову клешню... Хорошо высушил и засыпал сухие антибиотики.

– - Кетгута осталось на несколько швов, -- нервно сказала сестра.

– - Ладно! П-постараюсь п-поэкономнее.

– - Все равно не хватит.

– - Давай шелк!

– - Тогда не хватит на кожу, -- заволновалась сестра, краснея под маской.

– - Что ж, п-прикажешь рану оставлять открытой?
– - растерянно спросил я.
– - П-почему ты т-так м-мало взяла ш-шовного м-материала?

– - Б-больше н-н-е б-было.
– - Она тоже начала заикаться от волнения.

– - Может быть, есть н-нестерильный шелк или к-кетгут?
– - без всякой надежды спросил я

– - Есть. Но стерилизовать его по инструкции.надо не меньше недели...

– - Давай какой есть. Мы т-теряем время. Она п-просыпается...

Я задержал руки в брюшной

полости, подумав об инфекции, а потом зашил нестерильным шелком апоневроз и кожу и гордо оглянулся, зная, что все закончится благополучно, но барак был пуст: триумф проходил незамеченным.

Женщина вскоре проснулась и жалобно попросила:

– - Покажите ребеночка!

Я не стал отвечать и вышел из сарая.

Я прожил здесь с сестричкой еще два дня. Больная поправлялась. Ее живот не очень беспокоил меня, но по привычке мы продолжали вводить туда антибиотики, чередуя с внутривенными инъекциями...

Мы отправились в лес, полный спелой, удивительно сладкой для севера малины, и ели большие и теплые фасеточные ягоды с таким сильным запахом солнца и леса, что, казалось, он не выветрится никогда, даже в желудках. Чувствовалось приближение осени: повсюду росли грибы, всегда загадочные и странные для меня... Лицо цепляло паутину вместе с запутавшимися в ней божьими коровками, а редкие деревья с листвой гляделись тусклыми красно-желтыми фонарями на ярком зеленом фоне кедров, которые раскачивались и скрипели не по-лесному...

Я внезапно понял, что закончилось затянувшееся и слишком розовое детство с джазом и теннисом и наступила новая пора -- хирургическая, выкрашенная в зеленые цвета, как операционное белье, как длинные пушистые иголки этих огромных деревьев, мерно гудящих над моей головой... Fresh --зеленый... новичек в хирургии.

По дороге я выяснил, что сестричку зовут Соня, что из Костромы и что здесь отсиживает срок ее муж.

– - А что, у остальных м-мужья тоже с-сидят?
– - спросил я.

– - У Клавы, -- улыбнулась она, и сразу все вокруг загудело негромко и начало исчезать. Я притянул ее к себе. Она подставила губы и стала деловито, словно собиралась ассистировать, раздергивать молнию на моих штанах... Сунув руку под подол клетчатой юбки, я, вместо привычных трусиков, прикоснулся к жестким пружинистым волоскам на лобке и влажной, набухающей под рукой полуоткрытой щели, куда с наслаждением погрузил пальцы, успев удивленно взглянуть на нее.

– - Я постирала... У меня только пара... с собой... Я совсем забыла, --бормотала она мне в ухо, задыхаясь и переставая возиться с молнией. Мы занимались любовью стоя, а потом я повернул ее лицом к огромному кедру. Она нагнулась и обхватила руками ствол, и ни хищники-комары, ни сводящие с ума запахи, ни несколько бессонных ночей не мешали нам делать это...

Роженица выздоравливала. Я решил отвезти ее в городок. Мы благополучно добрались до роддома, а в больнице меня поджидала толпа больных, и я целыми днями оперировал, выхаживал, перевязывал, все больше входя во вкус жизни земского хирурга...

Перед отъездом меня пригласили в местный отдел здравоохранения -- будут вручать грамоту, подумал я, -- где начальник, бритый наголо, с большими буденовскими усами мужик, соообщил, глядя на сидящую рядом миловидную женщину лет тридцати, что больная, которую я оперировал в леспромхозе, подала на меня в суд.

– - Вы ш-ш-шутите, ребята!
– - удивился я.

– - Заявляю вам совершенно серьезно!
– - надул щеки начальник, и на его черепе появились капельки росы.

– - Вы убили ее ребенка!
– - строго сказала женщина.
– - Я главный врач роддома. Эта больная после вашей операции лежала у меня.