Доноры за доллары
Шрифт:
Я постоял немного, глядя им вслед, потом повернулся и пошел обратно в клинику. Подняв голову, увидел стоящего на пороге Штейнберга. Сердце мое упало, но я не убавил шагу.
Поравнявшись с ним, я спросил:
– Борис Иосифович, вы не знаете случайно названия этой фирмы, которая нам оказывает инкассаторские услуги?
– А вы разве не знаете? – таинственно спросил меня главный, насмешливо прищурясь.
– Знал бы – не спрашивал, Борис Иосифович, – раздраженно ответил я, совершенно не намереваясь поддерживать эту игру в кошки-мышки.
– «Эдельвейс», – бросил
– Спасибо, – пробормотал я себе под нос, заходя в теплый вестибюль.
Дима Красников шел по шоссе на немеющих ногах и понимал, что если он позволит себе идти немного медленнее, то просто уснет и свалится в сугроб.
От надежды остановить попутку он уже отказался. Даже если какая-нибудь отважная душа тормозила на ночной дороге, то, после того как Дима честно признавался, что у него нет денег, машина тут же растворялась в темноте.
Через какое-то время дорога вывела Диму к железнодорожному переезду. Переезд как переезд, рельсы, столбы, шлагбаум, будка стрелочника, окно которой светилось ласковым светом. Спасительным светом тепла, жизни.
Дима никогда в жизни не общался со стрелочниками – он видел их только из окон весело и быстро мчащихся поездов. Мужчин и женщин в оранжевых жилетах, которые неизменно стоят с поднятым свернутым флажком, словно салютуя гудящему составу. Больше никаких представлений о них Дима не имел.
Подходя к маленькому жилищу, он не испытывал ничего, кроме страстного желания согреться. С трудом поднялся по ступенькам и постучал в дверь.
Ночь была полна кошмаров. Мне снился мой друг, который с пробитой головой стоял в изголовье кровати и удрученно смотрел на меня. Я просыпался раз, наверное, пятьдесят. В конце концов залез в холодильник, достал оттуда пакет молока, согрел его и выпил с медом. Я где-то слышал, что этот напиток помогает успокоиться и уснуть – пить таблетки попросту не хотелось. Это действительно помогло – я наконец уснул, но проснулся с головной болью.
Завтракая, я не замечал вкуса омлета, потому что целиком погрузился в размышления.
Все дело напоминало мне мозаику, которая постепенно начинала складываться в целостную картину, и практически ежедневно случай мне подбрасывал новые ее кусочки.
Еще вчера меня терзал неразрешимый на первый взгляд вопрос – кому нужны эти несчастные жертвы. Вчера же я получил информацию по этому поводу – пусть не исчерпывающую, зато, по всей видимости, достоверную.
По мере раскрытия затемненных участков картины появлялись детали, которые усложняли ее смысл. Начиная распутывать это дело, я и предполагать не мог, что оно окажется таким сложным. Теперь, ко всему прочему, мне надо отыскать моего скрывающегося друга и убедиться, что с ним все в порядке.
По тону Штейнберга вчера я понял, что он совершенно потерял терпение и не собирается больше церемониться со мной. Во что это выльется – также было не очень ясно.
У меня зашевелилась было малодушная мысль выдумать себе какую-нибудь страшную хворь и хотя бы недолго отсидеться дома, дождавшись, когда начальство остынет и соскучится.
Но как можно покинуть свой наблюдательный пост в центре событий? Наконец, надо как можно быстрее узнать: куда могла пропасть карточка Сергеенко. Ясно только, что выкрал ее тот, кто отрезал бедняге почку. Если я найду его, то, с него начиная, и можно распутать весь клубок.
Посему я взял себя в руки и отправился на рабочее место. Первым делом узнал в справочной телефон инкассационной службы «Эдельвейс». Мне удалось даже раздобыть телефон отдела кадров.
Приятный, чуть холодноватый женский голос рассказал мне, что Ураев уволен за прогулы, за расчетом еще не являлся. После того как я назвался следователем, мне дали его домашний телефон. Этот нехитрый прием действовал всегда безотказно – никто не смел перечить даже самозваному представителю власти.
Позвонив по этому телефону, я, естественно, услышал только болтовню автоответчика. Это ни о чем не говорило – Роман мог просто не подходить к телефону или отсиживаться у родственников. Как выходить из подобной тупиковой ситуации, я плохо представлял. Я никого не знал из его знакомых. Оставалось только надеяться, что он еще жив.
Получалось так, что мне были известны мотивы, почти известны преступники, но все это не окончательно и бездоказательно. Те, на кого работали мои преступные сослуживцы, так же являлись фигурами туманными. Было ясно, что это – представители администрации какого-то закрытого медицинского учреждения, которых в Москве и ее окрестностях было огромное множество. Что доставка осуществлялась через инкассаторскую службу. Неясно, насколько в курсе происходящего сами инкассаторы и фирма, которая оказывала подобные услуги. Могло быть так, что они действовали, совершенно ни о чем не подозревая – если судить на примере Ромы Ураева. Они – исполнители. Курьеры. Другое дело, что начальники их наверняка знают...
Нужно выяснять. Для этого, никуда не денешься, надо посетить фирму, поговорить с кем-то из сотрудников. Правда, ни о чем таком мне они не расскажут... Ну, не мытьем – так катаньем. А сейчас – сейчас нужно изображать служебное рвение, иначе мое увольнение будет быстрым и вполне обоснованным.
Перед Димой стоял пожилой человек с морщинистым темным лицом и всклокоченными седыми волосами. В прореху на темной клетчатой рубахе были видны его ребра, а штаны спадали складками на просящие каши тапки. Судя по всему, он гостей не ждал. Мужчина уставился на Диму влажным взглядом из-под косматых бровей и спросил хриплым голосом:
– Тебе чего, малец?
Дима долго не мог прокашляться и начать говорить. Наконец у него получилось:
– Извините, могу я у вас немного погреться?
Мужчина поскреб грудь под рубахой и распахнул дверь:
– Проходь, – кивнул он Диме. – Вона, тапки только надень.
Попав в теплую комнату, Дима просто рухнул на пол и долго смотрел на свои руки, не понимая, как с помощью этих онемевших пальцев можно развязать шнурки на ботинках.
Мужчина присел перед ним на корточки.