Донья Барбара
Шрифт:
Зная о происшествии в Глухой Балке, альтамирские пеоны с минуты на минуту ждали появления следственной комиссии, уполномоченной арестовать доктора Лусардо, и хотя каждый понимал, что комиссия не может состоять из одного человека, появление незнакомого всадника всех насторожило.
Пахароте как ни в чем не бывало снова принялся за работу, посмеиваясь про себя над тем, какого труда стоит его товарищам разглядеть, кто к ним едет. Сам он, как только всадник появился на горизонте, незаметно для остальных время от времени поглядывал в ту сторону, готовый скрыться в густом лесу, едва удастся заметить что-нибудь подозрительное; но глаза, привыкшие к далеким расстояниям, скоро узнали во всаднике
– Да это кривой Энкарнасион! – узнали наконец пеоны.
– Быстро же вы разглядели! – откликнулся Пахароте крикливым голосом, – Вас только в дозор назначать. И Мария Ньевес туда же со своей хваленой зоркостью!
– Чудеса Святого Страха! – возразил Мария Ньевес. – Если за человеком числится должок и он ждет, что за ним вот-вот придут, так будь он трижды слеп, все равно прозреет.
– А ну, заткни ему глотку, самбо Пахароте! Рыжий припер тебя к стенке, – проговорил Венансио, подбивая Пахароте на спор, как делал всегда, если хотел позабавиться ядовитой перепалкой.
Но Пахароте не нужно было подзадоривать.
– Что Святой Страх – чудотворец, в этом никто не сомневается. А вот что у самбо не хватает сообразительности, это еще надо доказать. По крайней мере, со мной такого не случалось, как с одним из моих приятелей – рыжим пастухом, добавлю для точности. Однажды ночью его схватили как крота: закуривал, да и ослепил себя. И не то чтобы он не знал страха, – еще как боялся, сам мне рассказывал, – а просто ему не хватило хитринки. Пахароте ночью, когда закуривает, смотрит только одним глазом: если этот глаз ослепнет на время, то можно без помех ехать дальше, глядя тем, который был закрыт и потому ясно видит в темноте.
– Выходи вперед, Мария Ньевес! Самбо пылит тебе прямо в нос, – опять вмешался Венансио, намекая па привычку Пахароте в летнее время всегда ездить впереди остальных всадников, чтобы не дышать поднимаемой лошадьми пылью. Зимой же Пахароте, напротив, старался под любым предлогом ехать позади всех, дабы не искать брода через разлившиеся реки. Эту хитрую привычку и имел в виду Мария Ньевес, говоря:
– Сейчас он как раз позади. Ждет, когда другой найдет выход.
Но скрытый смысл этой реплики был понятен одному Пахароте. Из его рассказа о происшествии в Глухой Балке Мария Ньевес понял, что не Лусардо убил Колдуна и что Пахароте не требовал себе этой славы не только из соображений своеобразного рыцарства, – ведь речь шла о подвиге, которого жаждали многие, – но еще и по корыстной причине: если в дело вмешаются власти, Лусардо будет легче избежать наказания.
Оба привыкли задевать друг друга без всякого стеснения, и все же Пахароте, не ожидая, что приятель зайдет так далеко, растерялся. Видя, что он замолчал, присутствующие закричали:
– Самбо задрал копыта! Самый момент, рыжий! Вдевай ему кольцо в нос, бык твой!
Но Мария Ньевес, сообразив, что шутка получилась слишком грубой, проговорил:
– Мой дружок знает, что до стрельбы у нас дело не дойдет.
Пахароте улыбнулся. Для всех остальных Мария Ньевес положил его на обе лопатки; но что касается их двоих, то его друг хорошо знал, кто превзошел ночного призрака в сноровке и находчивости, и, будучи самым отчаянным из всех присутствующих, восхищался им и завидовал ему.
Вскоре к канеям подъехал кривой Энкарнасион. Пахароте и Мария Ньевес поднялись ему навстречу:
– Что привело вас сюда, друг?
– Желание соснуть под крышей, если будет дозволено, и дело к доктору: письмо от судьи.
– А, черт возьми! – воскликнул Пахароте. – С каких нор нам требуется разрешение,
С письмом в руке Пахароте вошел к Лусардо:
– Дело завертелось, доктор. Вот вам – от судьи.
Письмо было от Мухикиты и сообщало об удивительных вещах.
«Вчера здесь была донья Барбара с твоими двумя арробами перьев, украденными в Эль Тотумо. Она заявила следующее: подозревая, что преступление совершил некий Бальбино Пайба, управляющий Альтамиры. которого ты уволил по приезде в имение, она приказала нескольким своим пеонам следить за ним; двое из них. выполняя этот приказ, проследовали за ним к месту, называемому Ла Матикой, и застали его за выкапыванием ящика, в котором оказались вышеозначенные перья; пеоны заявили Бальбино Пайбе, что должны арестовать его, и так как он открыл стрельбу, они тоже начали стрелять и убили его, после чего донья Барбара, имея при себе вещественное доказательство, выехала сюда с целью довести до сведения властей все случившееся, равно как и рассказать о смерти Мелькиадеса Гамарры (но прозвищу Колдун), убитого упомянутым Пайбой несколькими минутами раньше происшествия в Ла Матике, о чем известно благодаря той же слежке, о которой сказано выше».
Мухикита заканчивал письмо уведомлением о том, что Донья Барбара, желая уладить это дело, поехала в Сан-Фернандо, чтобы передать найденные перья коммерсанту, которому вез их Кармелито; в самом конце письма Мухикита поздравлял с окончанием дела, еще несколько дней назад казавшегося таким запутанным.
В письме была приписка, сделанная рукой ньо Перналоте:
«Что я говорил, доктор Лусардо? Мое ударение оказалось правильным. Перья находятся в верных руках, в руках вашего друга. Она сама и деньги доставит. Так бы вам и вести себя с самого начала. Ваш друг Перналете».
Письмо повергло Сантоса в крайнее замешательство. Перья возвращены, Бальбино – убийца Мелькиадеса, и все сделано доньей Барбарой!
– Видите, доктор? Не стоило ломать себе голову! – воскликнул Пахароте. – Теперь, когда все уладилось, я могу сказать, что это моя пуля прикончила Колдуна. Вы должны помнить, что подъехали к нему со стороны лассо, а я – с той, где садятся на лошадь, то есть с левой, а как раз слева у него и рана. Вспоминаете? Выходит, я покончил с этим пугалом. Но если судья считает, что его убил дон Бальбино, я ничего не имею против.
– Но это нечестно, Пахароте, – возразил Лусардо. – Мы вправе были защищаться, ведь Мелькиадес первым прибегнул к оружию, и я пли ты, – как я могу сказать теперь, когда ты сам признался, – мы могли бы жить со спокойной совестью. Несправедливость же, совершенная по отношению к Бальбино, лишает нас с этого момента права на спокойствие, если мы немедленно не явимся к судье и не дадим правдивых показаний, иначе говоря, не поставим ударение как надо, а не так, как делает автор этого письма.
– Послушайте, доктор, – сказал Пахароте, немного подумав. – Если вы явитесь туда со своей правдой, ньо Перналете, чего доброго, взбесится и засудит вас, чтобы в другой раз неповадно было наивничать. А ведь если разобраться, все, что случилось и кажется вам нечестным, сделала не донья Барбара, и не судья, и не начальник округа, а сам господь бог, который очень хорошо знает, что творит. Заметьте, доктор: мы схлестнулись с Колдуном, вы пли я (теперь Пахароте не настаивал, что это был он), – это факт; но кто может поручиться, что покойник: не повернул головы в тот момент, когда вы выстрелили? И очень свободно может быть, что виноват Бальбино, тем более что ему не впервой убивать… Я говорю, пути господни неисповедимы, и бог злее дьявола, когда ему надо наказать кого-нибудь.