Дориан Дарроу: Заговор кукол

Демина Карина

Забавно во сне сквозь сон слышать обрывки чужого разговора.

Забавно смотреть со стороны.

Вот ступеньки, которые ведут вниз. Пролет за пролетом, словно задались целью добраться до самого сердца мира. И Нейтвил, старый и дряхлый, ведет за собой. В руке его свеча.

Вот Нейтвила сменяет муж, и свеча горит ярче.

— Ты больна, — говорит он, протягивая руку. — Я помогу тебе!

Страшно. И Алоизия не больна. Она просто… просто забыла что-то важное. Потеряла. Конечно! Шляпку! Ту белую шляпку, отороченную

кружевом, с поясом из атласной ленты. Шляпку жаль… но вот же она, в руках мужа! Он держит ее за края ленты и, улыбаясь, отпускает. Шляпка летит вниз.

Долго.

— Это была не шляпка. Совсем не шляпка! — муж сердится. — Дай руку, Алоизия!

На ней розовые перчатки, которые муж ловко стягивает и тоже кидает в пропасть. Зачем он делает это?

— Мы должны поспешить! Бежим!

Алоизия бежит. Туфельки громко звенят в пустоте, и кажется, что они смеются. Но ведь это глупость, туфли не могут смеяться! Хохот крепнет, перерастая в вой, и от звука этого лестница дрожит.

— Помоги! — Алоизия хватается за руку мужа. А он вдруг с силой отталкивает ее.

— Ты была плохой женой! Ты не исполнила свой долг!

Алоизия падает. Долго. Как шляпка. И пока она падает, платье сжимается, лишая возможности двинуться, а стены башни закручиваются каруселью. Все быстрее и быстрее… быстрее и быстрее…

— Миссис Льюи! Миссис Льюи! С вами все хорошо? — воспоминание о кошмаре растворилось в испуганных глазах Дженни.

Надо взять себя в руки. И решить, что делать дальше.

— Да, милая, все в порядке.

Бежать бессмысленно. Найдет. И другую девочку, и другую гадалку. А карты предвещают смерть, но смерть — не всегда гибель. Ведь можно иначе…

Мадам Алоизия, ласково улыбнувшись воспитаннице, сказала:

— Продолжай. Мы должны стараться.

И спешить. Еще есть время. И есть надежда.

Секретер, инкрустированный слоновой костью, ревниво берег сокровища хозяйки. Графитовая доска, стопка листов черной бумаги, белые чернила в прозрачной склянке с крышкой в виде грифона, запас перьев и несколько ножей.

Над текстом письма мадам Алоизия думала недолго. Сердце в груди ее бешено колотилось, почти как в тот день, когда она решилась сбежать из Бедлама…

Тогда получилось. Получится и теперь.

"…лорду Джорджу Фэйру.

Спешу уведомить Вас, что обладаю крайне важной информацией по интересующему Вас делу. Умоляю о встрече и защите. Взамен обязуюсь рассказать обо всем, что знаю, а знаю я много больше Вашего. Более того, могу уверить, что ищете вы не там и не того…"

Лист хрустнул, переломившись пополам, чтобы исчезнуть в конверте. Его мадам Алоизия подписывала дрожащею рукой. И не дожидаясь, пока высохнут чернила, выбежала из комнаты.

Дженни оглянулась. Прислушалась. Подошла к столу и, вглядываясь в тающие тени букв, прочитала. Всего одну строку, но она показалась ей важной.

Достаточно

важной, чтобы поделиться знанием с тем, кого Дженни любила очень сильно.

Он торопился. Нынешняя ночь была расписана по минутам, и он уговаривал себя, что следует обождать. И днем еще казалось, что справится.

Нет. Желание наплывало волнами. И он задыхался. А потом понял, что сопротивляться бессмысленно. Встал. Принял ванну и сидел в воде, пока не остыла. Выбравшись, долго растирался полотенцем, и долго же выбирал наряд, оттягивая момент, когда придется выйти из дому.

Город встретил ранними сумерками, щедро разбавленными светом газовых фонарей. Вяло грохотали экипажи, громко орали газетчики, ночные почтальоны спешили доставить корреспонденцию, и а на углу клевал носом старый полицейский.

Увидев его, очнулся и, раскланявшись поспешно, предложил поймать кэб.

Плохо. Запомнит. Расскажет. Возвращаться.

— Нет, — возразил голос. — Идти. Сегодня.

Чем дальше от центра, тем грязнее. Улицы вихляли, прерываясь узкими полосами канав. От них тянуло гнилью и тухлятиной, и запах этот прочно въедался в серые полотнища простыней, вывешенных прямо на улицу.

Иногда его останавливали, чаще всего шлюхи, молодые да наглые или старые и голодные, но одинаково неинтересные этой ночью. Он отвечал одинаково: "Нет". И улыбался так, чтобы клыки были видны. Не помогало.

Очнулся в Мэйфилде, у самой ограды. Стоял долго, дыша и успокаиваясь, пока голос не спросил:

— Может все-таки…

Нет.

— Тогда торопись.

И он, перестав хитрить, двинулся к цели. Поворот. И еще. И дома выше второго этажа срастаются аркой. Узкий клин чугунной клумбы с вялыми ростками герани. И снова улица, идет параллельно реке. От запахов мутит, ожидание невыносимо.

Вот ее дом, девушки, которая сегодня умрет.

— Я не хочу, — он сделал последнюю попытку, лишенную смысла, как и все предыдущие. — Пожалуйста, я не хочу…

Не ответили. Жажда стерла разум. Она толкнула в тень, заставила красться, обходя желтые пятна света. И стоять, прижимаясь к выщербленному кирпичу.

Кто-то ругается. Кто-то играет на скрипке. Кто-то декламирует стихи.

Ее окно на третьем этаже. Взобраться несложно.

— Нет.

— Да.

Старый дом изрядно поточен ветрами и кислыми дождями, которые все чаще накрывают Сити. Его стены хрупки, но в то же время достаточно прочны, чтобы выдержать вес хищника.

И узкий парапет с парой грязных горгулий, что брезгливо уставились на него, становится хорошей опорой. Окна забраны решетками, и сердце радостно ёкает: он не сможет проникнуть внутрь!

Но он хотя бы может посмотреть на ту, которая разбудила безумие.

По парапету идти легко. В нужных окнах дрожит золотое марево свечей.