Дориан: имитация
Шрифт:
Генри и Дориан обожали Бендор. Они нередко привозили сюда гостей, чтобы посмаковать его до предела претенциозную поддельность. Островок представлял собой просто бетонную парапетную стену с амбразурами, утыканную пародиями на мавританские беседки и засаженную пальмами. В дворики размером с теннисный корт выходили здесь укромные балконы, в башенках устроены были гроты, а в гротах еще и ниши. Все эти искусственные руины были творением ликерного миллионера и напоминали гору анисового драже. Но чего же и ждать от французов, народа одновременно и самого изысканного, и самого недоумственного, какой только можно
Впрочем, сегодня французов здесь не наблюдалось — весь псведо-дворец находился в распоряжении нашего трио. Что и хорошо, поскольку, пока они резвились в его крохотных интерьерах, держась за руки, выделывая курбеты — двое мужчин раскачивали идущую между ними Октавию, точно ребенка, — становилось все более очевидным, что кислота забирает их все пуще и пуще. Они остановились, глупо хихикая с редким для них постоянством, и налегли животами на балюстраду сводчатого прохода, тянувшегося над маленьким внутренним двориком.
— Чувствую я себя на редкость странно, — сообщила Октавия.
— Я тоже, — признал Уоттон и, вытащив пачку «Боярд Маи», вставил в тонкие, бледные губы толстую, отвратительную сигарету.
— Ты всегда чувствуешь себя странно, — откликнулся Дориан.
— За исключением случаев, — Уоттон извергнул большой клуб дыма и проглотил примерно такое же количество самоуважения, — когда чувствую, что рядом со мной пребывает некто еще более странный.
Октавия, распялив пальцы, внимательно вглядывалась в них, как будто видела каждый впервые и никак не могла понять, для чего они нужны. «Тебе не кажется… мои ладони… такое ощущение, будто это набитые мясом кожаные перчатки, — даже под резким солнечным светом зрачки ее чудовищно расширялись, полностью вытесняя райки. — Может быть, все мы просто набитые мясом кожаные костюмы?»
— Только не говорите этого бедной Джейн, — сдавленно фыркнул Уоттон, — ей подобная мысль ничуть не понравится. Скажите лучше, что мы набиты зерном, — тогда она сможет вспороть нам животы, расфасовать полученное по кулям и отправить их бедным эфиопам.
— Ну да, это именно то, что им требуется, — Дориан, задравший спереди подол платья Октавии, бесстыдно тискал ее голый живот, — для улучшения пищеварения.
— Как странно, — простонала она. — Все вокруг слишком большое или слишком маленькое и скользит туда-сюда, в себя и из себя, как будто весь мир это тромбон.
— Замечательно, дорогая моя, — Уоттон похлопал ее по животу, — очень хороший образ.
— Никогда раньше не знала, — она покачнулась и ухватилась Дориана за руку, — что у мира есть пульс.
— Возможно, Генри, — Дориан брезгливо убрал ладонь Уоттона с живота Октавии, — ты мог бы проявить сейчас небольшую тактичность, оставив нас наедине?
— Возможно…
Вполне в характере Уоттона было настоять в этот миг на некой гротескной форме droit de seigneur [44] , как если б, доставив Октавию на Бендор, он получил право первым претендовать на ее галлюциногенный гимен. Но он ушел, не оглядываясь, и побрел по пустынным дворикам, и миновал миниминареты и, спустившись по каменным ступеням к скалистому берегу, присел там на корточки и уставился, явно потонув в безумных галлюцинациях, на мелкую зыбь, разбивавшуюся о камни
44
Право сеньора — право первой ночи (франц.).
На балюстраде же события шли своим тошнотворным чередом.
— Люди по большей части мертвы, верно, Дориан?
— Прогнили, это во всяком случае.
Дориан все еще тискал ее, одновременно помогая выбраться из трусиков. Он задрал платье Октавии до самых подмышек и перекрутил, закрепляя. И легко прикоснулся к ее обнаженным грудям, как если бы те были неживыми предметами.
— Но ты же не мертв, Дориан, ты такой красивый — такой живой, — она не отрывала взгляда от его лица — похоже, лишь красота Дориана и удерживала ее «я» от окончательного распада. Тем большую жестокость совершил он, повернув ее лицом от себя и согнув так, что Октавия уставилась вниз, за балюстраду. Теперь ей оставалось лишь лепетать, обратив пустое лицо к какому-то лишайнику: «Ты такой юный, и маленький, и неторопливый, и такой старый, старый-престарый.»
Но тут Дориан занялся ею с другого конца, и лицо осознавшей это Октавии исказилось, и наркотическую пустоту его стали заполнять письмена самого простецкого из насилий.
В больнице уже смеркалось. Уоттон загасил энную сигарету, смяв окурок, как смял и конец своего рассказа. «Разумеется, я не имел ни малейшего желания как бы то ни было обуздывать инстинкты Дориана. Готов признать, она выглядела изнуренной, но что же тут странного — чертова кислота оказалась первосортной. Не забывай, Бэз, в то время наш вирус был еще малышом во всем их семействе. В Британии от этой болезни умерло лишь несколько десятков человек и, насколько мы знали, все они были гулящими мужеложцами или ширялись прямо на улице. У меня нет причин связывать ее кончину — от воспаления легких, кажется, — с Дорианом».
— И все же связь существовала, разве не так?
— А до «Акваленда» мы в тот день так и не добрались. Мне пришлось накачать бедную побродяжку бренди и «валиумом», иначе ее и в субмарину-то погрузить не удалось бы.
На пороге палаты возник большой, толстый растафарий с сумкой магазина «Фортнум энд Мейсон» в руке — другая прижимала платок ко рту и носу. Длинные власы его стягивала трехцветная (красная, желтая и зеленая) лента, на физиономии красовались темные очки, телеса облекал яркий, теплый тренировочный костюм.
— А, Сойка! — в восторге вскричал Уоттон. — Заходите и покажите, что вы принесли для моего пикничка. — Он рывком повернул настольную лампу так, чтобы та осветила постельное покрывало, облекавшее, точно передником, его разведенные ноги.
Однако Сойка явно не желал покидать дверной проем; вместо этого он просто бросил Уоттону сумку. Та мягко плюхнулась на кровать. Схватив ее, Уоттон высыпал на покрывало пять-шесть тугих пластиковых упаковок героина и курительного кокаина. Бэз встал и отошел к жутковатому маленькому окошку, не желая быть свидетелем сделки.