Дорога без привалов
Шрифт:
А как же море, далекое, родное море молодости? Неужто забылось, заслонилось увиденным новым?.. Еще в Ленинграде «с легкой руки В. Вишневского» Иосиф Исаакович печатал в военно-морских журналах литературные очерки. И бродили в голове задумки насчет повести.
Уже перед самой войной, в 1940 году, он за эту повесть сел основательно. Ночами отодвигал от себя наседавшие крепко дневные заботы, отодвигался с ними и Урал, и — волшебство слова! — снова «Вокруг все было необычайно: серое небо низко висело над взлохмаченным морем, не переставая дул ветер, волны закипали белой пеной, и чем дальше уходили гранитные стенки гавани, тем выше становились
3
Цитаты из писем И. И. Ликстанова — по публикации в журнале «Урал», № 8, 1970 год.
То был взволнованный и удивительно чистый, светлый рассказ о маленьком юнге со старого блокшива Вите Лескове и его нечаянном друге Мите Гончаренко, об их приключениях на море во время учебно-боевых маневров под флагом самого наркома о храбрых, умелых и добрых людях советского военного флота. Рассказ о детстве. О том, что детство — прекрасно.
То было рождение Писателя. Только об этом никто не знал — ни читатели, ни даже издатели. Рукопись застряла в Свердлгизе, потом началась война, и автору стало не до повести.
В войну-то я и увиделся с ним впервые. Получив возможность побывать в Свердловске, я прибежал в редакцию «Уральского рабочего», чтобы повидать одного дорогого мне человека. Разговаривая с ним в большой редакционной комнате, я ощутил на себе чей-то упорный, внимательный взгляд. Невысокий, крепко сбитый мужчина с густой шапкой вьющихся волос, сидя за одним из письменных столов, рассматривал меня с упрямым любопытством. Мне сделалось малость не по себе: он увидел и понял во мне все — и почему встопорщилась на мне новенькая офицерская шинель, и отчего не скрипят мои совсем не офицерские, кирзовые сапоги, и почему кривовато сидят мои очки. Он не сказал ни слова, кроме какой-то обычной приветственной фразы, но нутром я почувствовал накал его пытливой, хотящей во все проникнуть мысли.
Позднее этот ликстановский взгляд я наблюдал уже со стороны много раз. Увидев человека еще незнакомого, Ликстанов как бы стушевывался, сжимался, стараясь сделаться незаметным, и напряженно и пристально всматривался в незнакомца, оценивая его.
После войны я пришел работать в ту же газету, в мы сблизились.
Повесть «Красные флажки» Свердлгиз выпустил в 1943 году. Сразу же она была переиздана в Москве Детгизом под названием «Приключения юнги». Ликстанов заканчивал работу над «Зелен-камнем», уже читал отрывки из новой вещи. Теперь эту своеобразную, насквозь уральскую приключенческую повесть знают многие. Но интересно, как в то время писал о ней и о себе сам автор все тому же ленинградскому Другу:
«… Заканчиваю повесть «Зелен-камень», большую, на 18 листов примерно. Хочешь знать, что это за повесть? Очень смешно. Представь себе попытку дать советскую романтику времен Отечественной войны да еще, так сказать, в реалистическом плане. Если добавить, что все построено на детективном сюжете, то контуры чудовища обрисуются довольно явственно. В повести характеры написаны черным и белым, страсти обнажены, уральцы, как полагается, решительны, драгоценные камни сверкают, единственный чекист оказывается пресимпатичным парнем, герой побеждает, проявив себя подлинным «горным рыцарем»… Короче говоря, во мне сказочник все-таки обнаружился, а так хотелось быть Чеховым или Горьким, писать суровую правду. Но не выходит…»
В полушутливо-едких этих строчках, как бы посмеиваясь над собой и собственным детищем, Иосиф Исаакович, видать, серьезно задумывался о своем пути в литературе. Он еще задумывался, но был уже законченным романтиком (сказочником, пишет он). Он был романтиком во всех своих книгах и даже в самой «взрослой» — в «Безымянной славе».
И сюжеты он придумывал всегда романтические. На это у него была удивительная способность — придумывать сюжеты. Казалось, он мог вырабатывать их беспредельно. Случалось, рассказывая, он предлагал кому-то использовать сюжет или писать с ним в соавторстве. Это была уже королевская щедрость.
Вспоминается один эпизод, который сейчас, через много лет после нелепо ранней смерти писателя, окрашен для меня цветом нежной сиреневой грусти.
Это было в начале пятидесятых годов, весной, в Москве, в дни работы Всесоюзного совещания детских писателей. Ранним утром мы, несколько человек, ехали в трамвае. Свежая после ночного отдыха, вся в солнце, Москва была прекрасна. И, глядя на нее, на вздымающиеся корпуса новостроек, Иосиф Исаакович сказал негромко и очень от сердца:
— А интересно, какой она будет в двухтысячном году. Очень интересно, черт побери! Вот дожить бы, а? Обязательно надо дожить! — И стукнув по колену своим небольшим крепким кулаком, зажегся: — А какие сюжеты, ребята, будут! Марсианские сюжеты. Млечно-путейские! — Усмехнулся уже спокойно: — Ничего, сюжетов нам и сейчас хватает. Хотите подарю? Вот, например… Хотите?
И тут же принялся рассказывать какую-то увлекательнейшую придумку. Запас таковых всегда был в его писательской «кладовой». Кроме того, ему не чужды были, видимо, и экспромты.
В его привычку, становившуюся методом, входила одновременная работа над двумя-тремя вещами. Это не значит, что он одновременно писал их, нет — работал над ними: обдумывал, выстраивал, шлифовал в уме.
Так, полностью уже написанный и во многом переписанный «Зелен-камень» он в 1946 году отложил, засунул в тот ящик письменного стола, где лежали наброски «Безымянной славы», и принялся за новую повесть. В письме своему детгизовскому редактору Надежде Александровне Максимовой сообщал:
… «Зелен-камень», наполовину отделанный и переделанный, лег под спуд. Уже несколько месяцев я работаю над повестью из жизни заводских подростков. Пока называю ее «Малышок» — по прозвищу главного героя, но, вероятно, название изменится.
… Вот пишу эту повесть, не зная, нужна ли она, пригодится ли, найдет ли печатный станок, одно знаю, что она порой мне нравится, что есть несколько неплохих страниц».
А не писать «Малышка» он не мог. Это была потребность души, откликающейся на потребность времени. Подвиг маленьких, маловозрастных тружеников войны, который они и не осознавали вовсе как подвиг, глубоко волновал Иосифа Исааковича. К тому же он видел, кем и чем становились, взрослея, те ребята, о которых писал.
Из того же письма к Н. А. Максимовой:
«Сейчас времена на Урале начались прелюбопытные, пятилетка всюду идет круто, все гремит, на заводах и промыслах много молодежи, много Малышков, ставших заправскими рабочими, стахановцами, командирами большой техники. Что ни завод, что ни промысел — то большое полотно для множества повестей». И задумки, мысли о какой-то другой, иной вещи: — «Вот нужно найти что-то такое, чтобы через это был виден весь Урал. Думаю об этом много, а все до конца недодумывается…»