Дорога домой[Книга 1, часть 1]
Шрифт:
Кем работала бабушка Татьяна, я не знаю, она всегда была дома. Каждый день она готовила свежие обеды, потому что вчерашнего дедушка Дмитрий не ел принципиально. И он был настолько разбалован, насколько любящая жена в состоянии разбаловать любимого мужа. В доме он только ел, спал и смотрел телевизор — все остальное делала бабушка. Когда дедушка садился обедать, у бабушки начиналось самое горячее время, она порхала вокруг него и стремилась угодить ему на все сто. Не знаю, почему так было, я тогда ничего не понимал. А готовила бабушка настолько вкусно, что я всегда съедал двойную, а иногда и тройную порцию — от тарелки просто невозможно было оторваться.
Чем старше я становился, тем более натянутыми были мои отношения с отцом, которые в какой-то степени проецировались и на мое отношение к его родителям.
Сразу после смерти мамы мы получили новую шикарную квартиру в центре Киева, которую она очень ждала, она успела нашить в нее всего и накупить всякой всячины — шторы, занавеси, посуду и разной мелочи, но пожить в ней так и не удалось. Квартира была не просто шикарная, а невообразимо обалденная. Большая комната выглядела как вертолетная площадка — огромнейшая, с высокими потолками и широченными дверями, в том числе и на балкон, который был больше похож на террасу. Для того, чтобы в квартире можно было жить комфортно, нужны были деньги на ремонт и новую мебель. И отец уговорил своих родителей продать дом в селе, районном центре, и переехать жить к нему. Старики сильно противились, но он каким-то образом сумел их уговорить и они продали дом и переехали к нам, в отдельную комнату. Все их деньги ушли на ремонт, мебель и все остальное. В это время я работал в Сибири и получил от отца телеграмму:
— Сообщи согласие на однокомнатную квартиру Киеве.
Работавшие со мной люди пришли в неописуемый восторг, они смотрели на меня как бедные индусы на Раджа Капура, известную индийскую кинозвезду. Но я не разделял их радости, я понимал, что меня из квартиры «просят». И еще я чувствовал скрытый подвох. Подвох оказался в том, что совершали родственный обмен и мне нужно было доплатить четыре тысячи рублей — одиннадцатые «жигули» в то время стоили шесть. Через полгода после смерти мамы отец женился на другой женщине, старше меня на год. У новой жены умер брат, после которого осталась эта квартира. Поскольку отношения с отцом у меня были и до этого не самые лучшие, то после скоропалительной его женитьбы он мне стал просто неприятен — я не мог понять, неужели нельзя было подождать еще немного, чтобы соблюсти хоть какие-то приличия?! Неужели моя мама была настолько плохой, что ее память не стоило почтить общепринятым годом траура?!
Через много лет все притупилось, наши отношения с отцом потеплели и я иногда приходил к ним в гости — к отцу, его родителям и жене. И сколько раз я не приходил, дедушка каждый раз был на улице, гулял. Эти прогулки были не просто безконечными, они были непрестанными, дедушка приходил домой только выспаться, поесть и помыться. Бабушка сидела в своей комнате и выходила из нее только тогда, когда приходил я.
Однажды она не выдержала и рассказала мне такое, от чего волосы у меня на голове зашевелились от ужаса. Например, я узнал, что они с дедушкой моют головы стиральным порошком, поскольку на их пенсию шампунь не купишь. Что едят они в основном то, что могут позволить себе купить на деньги, оставшиеся после вычета коммунальных услуг. Что на кухне они могут находиться только тогда, когда там нет жены отца, а она там почти всегда, потому что ни одного дня в своей жизни не проработала. И если старики каким-то образом не успевали скрыться в своей комнате, жена отца громко восклицала, обращаясь в пустоту:
— А что это здесь так воняет?! Хм, ну что же здесь так завонялось?! Ну ты посмотри, как же здесь ужасно воняет!
… бабушка и дедушка были необычайно чистоплотными людьми, да иначе и быть не могло. Совхоз, в котором работал дедушка председателем, был всегда образцово-показательным. Образцово-показательным было у него и все домашнее хозяйство. Бабушка просила и умоляла меня, чтобы я ни в коем случае никому ничего не говорил, потому что им здесь жить, а эта женщина настолько коварна, что просто сживет их со свету. В таких условиях они прожили около десяти лет. Когда не стало дедушки, меня не было рядом — буйные девяностые. Когда вскоре не стало и бабушки, я тоже был далеко. Это просто счастье, что я могу хоть чем-то отплатить моим близким, которые честно трудились всю свою жизнь и безропотно все сносили и терпели, терпели, терпели ….
Жена: На молитве я увидела, что дедушка Ефим стоит в третьем ряду в темном длиннополом кафтане, среди других людей перед приоткрытыми Вратами Раи. Татьяна стояла там же, но в первом ряду и была в светлой блузке и серой долгополой юбке. Серафима находилась в каком-то распределительном центре, похожим на аэропорт. Долго я не могла увидеть Дмитрия, а потом увидела Ангела, который спускался в расщелину со свитком в руках. В ту самую расщелину преисподней, в которую так часто спускаюсь и я.
На молитве за родителей я оказалась на высоте ста метров над поверхностью земли в аду — я стояла на каменной лестнице серого цвета без перил с неширокими ступеньками. Вокруг меня был необозримый мрачный пейзаж: пустыня, слабо освещенная далекими заревами красного заката. Вниз ступенек не было и я пошла наверх и увидела там черные стены какого-то большого замка без ворот, вход которого караулили два огромных беса, метров по шесть. Вокруг стены замка, в оцеплении стояли бесы поменьше, вплотную один к другому. Каждый держал в лапе факел, вместо пламени в факелах были нагретые докрасна камни в форме крупной капли. На меня никто не обратил внимания. У меня с собой была фляжка и сумочка. Еще я обратила внимание, что края моего платка обшиты тоненькой золотой оторочкой. Странно, но на этот раз одежда на мне почти не чувствовалась и не было обычной усталости.
На территории замка я увидела цветущую рощу, которая при внимательном рассмотрении оказалась редким крохотным лесочком из облезлых стволов с редкими жухлыми листочками. За рощей возвышалось здание, я направилась к нему по аллее с фонтанами, извергающих огонь вместо воды. Когда я зашла внутрь здания, меня обступила кромешная тьма. Чтобы привыкнуть, я немного постояла и пошла по коридору вперед. Через несколько десятков шагов тусклый свет обозначил широкие двери, резко и с шумом распахнувшиеся. За мной они закрылись медленно и со скрипом. Впереди оказался такой же темный коридор, я снова пошла вперед и увидела другие двери, которые открылись и закрылись так же, как и первые. Затем были еще одни двери, еще и еще, всего — около десятка. На меня попытались произвести впечатление! Из последней двери я вышла на огромную площадь, выложенную булыжниками, пылающими пульсирующим огнем, но жар через подошвы туфелек я не почувствовала.
Вокруг площади тянулся невысокий деревянный помост. На помосте, плечом к плечу, сидело бесовское сборище. В центре площади стоял трон с «князем» — пятиметровым бесом в мантии, представлявший собой нечто среднее между козлом и человеком. На площади стояла зловещая напряженная тишина. Как я поняла, мне нужно было идти к главному бесу. По пути я внезапно увидела себя со стороны, будто низко поклонилась «князю».
Поражающее воображение чувство реальности, которое я ощущаю и в Раи, и в аду, часто сбивает меня с толку. Это не сон и не видение, которое можно воспринимать, как что-то почудившееся, я действительно нахожусь там и слышу голос мужа, читающего Богородичное правило, как через вату. Это потрясающе — все, что происходит вокруг меня и со мной, намного ярче, выразительнее, отчетливее, яснее, понятнее и логичнее, чем на земле. Трудно представить себе, что жизнь одновременно идет и тут и там, но это так. В то время, когда мы ходим, спим, учимся, работаем и решаем свои ежедневные проблемы, там полным ходом идет совершенно другая жизнь! В Раи — полное блаженство и молитва, молитва и абсолютное блаженство; в аду — сплошные лишения и одни только лишения.
Если бы не яркие ощущения, которые я испытываю там каждый раз, все можно было бы отнести на счет: привиделось, почудилось или показалось. Но, все как раз наоборот, после видений жизнь на земле видится другой — примитивной и ненастоящей. Как бутафорные декорации, которые поставили, чтобы действующие лица могли обозначать свои движения и каким-то образом привязываться к условиям жизни.
Со страхом и горечью я подумала, что поклонилась твари, но как только начала читать: