Дорога издалека (книга первая)
Шрифт:
— Войну затеяли царь со своими генералами, им да капиталистам она — вот как потребна! Сам видал, Никола, сколько злобы у народа против них. Так драка эта — чтоб выход злобе народной дать. Людей побьют, опять же для них польза: меньше голодных да недовольных будет.
Еще он говорил, когда меня провожали в полк:
— Не для нас эта война, только мы из нее должны извлечь для себя пользу. Оружие народу в руки дают, не могут не дать. Значит, первым делом нужно приобрести воинскую выучку. И уж не выпускать оружия из рук — штука важнецкая, право. Помни об этом, Николай!
Не очень понял я тогда, каким образом смогут мне пригодиться
Во второй половине зимы нас перебросили в Восточную Пруссию. Здесь тоже нашим войскам удалось отбросить прорвавшегося противника. Мы заняли город Маков, немцы бежали оттуда сломя голову, даже кухни оставили с горячим супом. Их преследовали наши казаки А 5-й сибирский полк расположился на окраине города, в пустых домах, откуда жители были выселены еще до нашего наступления. В одном из таких домов разместилось наше отделение.
Перед вечером командир, ефрейтор из старослужащих, назначил меня и Степана Малых дневальными на всю ночь.
— Наперво обыскать весь дом, — приказал он. Как бы кто не затаился.
— Слушаюсь, господин отделенный, — бодро ответил я, назначенный за старшего.
Темнело. Мы со Степаном отыскали в амбаре керосиновый фонарь, зажгли его, приладили на палку. Осветили и обыскали амбар, потом во дворе обшарили каждый уголок. В доме размещались наши солдаты, там все двери были настежь — никто посторонний укрыться не смог бы. Мы вдвоем отправились к отделенному. Он сидел, один в неосвещенной кухне, курил цигарку перед раскрытой дверцей топящейся плиты.
— Все проверено, господин отделенный, — доложил я.
— Добро! — Помедлив, он кинул цигарку в огонь. А у меня вдруг словно вспыхнуло в сознании: чердак! И его нужно осмотреть.
— Разрешите, господин отделенный, — я вытянулся. — Для верности поглядим еще на чердаке.
— Во! Молодец, Коля! — обрадовался он. Что-то отеческое звучало в его словах. — Догадливый. Действуйте, разрешаю.
Мы опять засветили наш фонарь. Лестница нашлась позади амбара. Приставили к чердачному окну, взобрались. Окно неплотно прислонено изнутри. Толкнули, влезли. Светим. Так и есть. За печной трубой прятался немец, закутавшийся, поверх мундира, в изодранное одеяло. Животный ужас изобразился на его веснусчатом лице. Внезапно вражеский солдат вскочил, ринулся на Степана. Тот уронил фонарь. Однако я успел схватить немца за руку, рванул на себя, вцепился в шею, сжал ее. Оказывается, он успел ударить Степана под ложечку, но я так сдавил ему горло, что едва не задушил. Степан, отдышавшись, зажег спичку, потом — фонарь.
— Уф! — отдувался он. — Спасибо, Коля! Видишь, отквитал. А этот гад. Безоружный, вроде бы дезертир. Не захотел, вишь, сдаться в плен честь по чести.
Наверное, и в самом деле то был дезертир, возможно, родом из здешних мест, надеявшийся пробраться к семье.
Пришлось мне вести немца со связанными руками в штаб нашего полка. Старший адъютант — то есть начальник штаба, выслушав донесение, от имени полкового командира объявил благодарность мне и Малых.
Вскоре после этого меня и Степана, как наиболее проявивших себя, перевели в команду пеших разведчиков дивизии. Наши войска к этому времени зарылись в окопы, стояли в обороне уже не одну неделю. По ночам иногда небольшие группы разведчиков незаметно пробирались к окопам противника — обследовали его укрепленную полосу, засекали огневые точки. Раза два и я ходил на подобные задания. Штаб корпуса потребовал — добыть на пашем участке «языка». Но проникнуть во вражеские окопы нам не удавалось — местность тут была ровная, и поэтому немецкие часовые у своих ячеек по ночам не дремали.
Тогда начальник разведкоманды решил попытать счастья в другом месте. Тут противника отделяла от нас узкая речушка в обрывистых высоких берегах. Вражеские окопы совсем близко, камешек в воду свалится — там все слыхать. А немцы под прикрытием высокого берега, в полосе, недоступной для обстрела с нашей стороны, ходят на речку за водой. Там у них отмель, рядом, сугробы, занесенные снегом кусты.
Мы внимательно изучили местность, поведение солдат противника и решили действовать так. Перед рассветом наша батарея трехдюймовок откроет ураганный огонь по окопам врага. Пока не уляжется грохот, переполох, мы вдвоем со Степаном форсируем речку и затаимся в кустах возле отмели. Дальше — как повезет: нам нужно будет дождаться, когда придет по воду один солдат, без шума взять его и сидеть дотемна. А там — опять короткий артналет, и мы возвращаемся с «языком» или без него, потому что больше суток нам не высидеть на холоде, под самым носом у противника.
…Все началось как по писаному. Дружно ударили пушки — залпом, все три. Потом еще, еще… Взметнулись огненные фонтаны на той стороне. Скорее в воду! Карабины и подсумки мы держали над головами. Ледяная вода по грудь, глубину заранее промерили. Наверху беспорядочная стрельба из винтовок, пулеметов. Вот немцы пальнули ракетой, красноватый свет разлился в воздухе. Но меня и Степана не видать между высоких берегов. Теперь скорее на берег и сразу в кусты, чтобы не заметили. Тропка, где немцы обычно ходят к реке, чуть в стороне. Ну, вот и кончилась, перестрелка там, наверху. Мы устроились поудобнее и решили посменно дремать, чтобы сберечь силы.
Тяжело пришлось нам в те недолгие часы, что провели мы на холоде, на снегу, в намокших сапогах и шинелях. Немного согревались спиртом, грызли, стараясь не хрустеть, сухари.
Занялся поздний декабрьский рассвет. Вдруг мы услышали стук башмаков по замерзшей земле. Это шли немцы с котелками и фляжками, человек семь, к речке. Котелков много, наверное, со всего взвода. Только бы нас не обнаружили. Придется ждать до вечера, если не досчитаются одного из своих — живо хватятся, начнут искать.
Потом в полдень опять пришли, уже другие; видать, посменно ходят. Те, утренние, были все рослые, молодые, а теперь — постарше, должно быть, из запаса. Ждем. Наминает смеркаться.
Ну, теперь была-не была! Совсем стемнело, слышим: идут. Всего трое. И один — хромой, все время отстает. Да еще и в очках, они у него то и дело сваливаются с носа. Товарищи его, похоже, привыкли — даже не оглядываются. А очкастый отстает да отстает, на правую ногу припадает. «Наш!» — переглянулись мы со Степаном.