Дорога издалека (книга первая)

Хидыров Мамедназар

Между тем готовилось наступление на фронтах. В газетах писали о том, что военный министр, «социалист» Керинский, объезжает войска, на митингах убеждает «товарищей солдат» идти в бой во имя верности союзникам, а также «торжества демократии». Во многих Советах меньшевики-оборонцы, эсеры, трудовики выносили резолюции в поддержку затевавшегося правительством наступления. Против него всюду выступали большевики, число их, а также авторитет возрастали день ото дня. Наш полковой комитет твердо стоял на большевистских позициях; замечательным организатором оказался Станислав Василькевич — стойким, принципиальным, чутким к настроению масс.

В начале

июля семнадцатого года наступление русской «революционной» армии все же началось по всему фронту, от Румынии до Рижского залива. В те же самые дни забастовали заводы в Петрограде. Вооруженные красногвардейцы с красными знаменами двинулись к центру города пешком и на грузовиках. Подоспели кронштадцы, тоже с винтовками. После митингов колонны шли через Троицкий мост к дому Кшесинской, где помещался штаб большевиков. Два дня на балкон по несколько раз выходили товарищ Ленин, Свердлов, Луначарский, Коллонтай, обращались к собравшимся с короткими речами. «Власть должна перейти в руки Советов!» — таков был вкратце смысл этих речей, а также письменных обращений ЦК большевиков к массам.

От дома Кшесинской вооруженные колонны текли к Таврическому дворцу: здесь представители войск и рабочих требовали от Всероссийского ЦИКа Советов, толь ко что избранного на 1-м съезде: немедленно берите власть! Но соглашательский ЦИК явно этого не желал, тянул время. Я наблюдал эти оживленные, по бесплодные переговоры, когда сводный батальон нашего запасного полка тоже прибыл к Таврическому.

Становилось ясно: выступление масс не достигло цели. По всему городу, в тылу революционных частей, обступивших Таврический дворец, контрреволюционеры перешли в наступление. Кровь пролилась на Невском, на Садовой.

Наконец к Таврическому начали стягиваться части Временного правительства. Наш батальон, сутки проведший в городе, вернулся в казармы ни с чем.

— Репетиция не повредит, не унывай, Никола! — успокаивал меня Василькевич, хотя сам был Обескуражен не меньше моего. Я начинал понимать: предстоит борьба куда более тяжелая и упорная, чем та, что привела к победе Февраля.

— Федя погиб… — этой горестной вестью встретил меня Александр Осипович, когда неделю спустя я приехал домой за Невскую заставу. Сердце у меня так и упало. В глубине комнаты я заметил Арину Иннокентьевну: вся в черном, она сидела в кресле и беззвучно плакала, закрыв лицо ладонями. Возле нее молча стояла Екатерина, старшая дочь.

Мы с Александром Осиповичем остались га кухне. Говорить ни о чем не хотелось, было смутно и тягостно на душе. Из скупых слов отца я узнал: прибыло извещение, что Федя убит во время атаки наших войск под городом Галичем, похоронен в братской могиле.

Так я потерял брата, который был для меня дороже родного. И ради чего отдал он свою молодую жизнь? Преступный характер войны сделался для меня еще более ясен. Теперь я убедился: покончить с ней — наше святое дело.

Между тем наступление на фронте, плохо организованное, не поддержанное многими частями, выдохлось, вслед за тем наши войска под давлением противника начали отходить, а кое-где устремились в паническое бегство. Немцы заняли Ригу. В Питере свирепствовала реакция; правые газеты требовали суда над Лениным и другими руководителями большевиков; их обвиняли в поражениях на фронте. Даже у нас, в полковом комитете, меньшевики и эсеры стали задавать тон.

Однако с начала августа обстановка начала меняться. Поползли слухи о том, что генерал Корнилов, назначенный Верховным главнокомандующим, готовится ликвидировать Временное правительство, а заодно и соглашательские Советы вместе с их незадачливом ЦИКом, установить военную диктатуру, возможно, лаже царя вернуть на троп. Соглашатели принялись открыто заигрывать с большевиками, силу которых ясно почувствовали недавно, в памятные июльские дни. Васильевич рассказывал: из тюрьмы выпустили большевистских деятелей, арестованных месяц назад.

Красногвардейские отряды на заводах проходили усиленную военную подготовку. Никита Воробцов отправился инструктором на завод «Русский Дизель», что из Выборгской стороне. По приказу полкового комитета у нас были усилены караулы; членам ротных комитетов посоветовали не отлучаться из казарм.

Это было уже в конце августа. Как-то вечером проходило собрание полкового, комитета с участием ротных делегатов. Собрались в солдатской столовой. В напряженкой тишине Станислав Василькевич зачитал обращение Петроградского Совета к частям гарнизона: главнокомандующий Корнилов открыто изменил революции, приказал частям с фронта двинуться на Петроград. Революция в опасности… Приказов главковерха гарнизону не исполнять. На пути контрреволюционных войск поставить вооруженные заслоны.

После собрания Василькевич подозвал меня:

— Николай, с корниловцами, похоже, не миновать нам драки, однако большевики не теряют надежды поладить с казаками и солдатами. По сведениям, против нас двинуты полки Туземного корпуса, там кавказцы и твоя земляки — текинцы. Нам нужны агитаторы, чтоб с ними могли разговаривать на их же языке. Пойдешь?

— Конечно, Станислав Генрихович!

Наутро меня вызвали в военное бюро ЦК большевиков на Невском. Оттуда с группой товарищей, главным образом солдат-татар, мы грузовиком отправились на станцию Александровская, находящуюся на западной окраине Царского села. Здесь размещался штаб боевого участка, передовые позиции которого располагались южнее, за станцией Антропшино.

— Подходят донцы, еще чеченцы с ингушами, «дикая дивизия»! — передавали в штабе из уст в уста. «Дикой дивизией» в газетах окрестили части Туземного корпуса, развернутого из Кавказской туземной кавдивизии, только что сформированной в то время главным образом из кавказцев. В составе корпуса, по слухам, находился и Текинский полк. Мы в то время не знали, что генерал Корнилов оставил его при своей особе в качестве личного конвоя.

Два дня прошли в ожидании. Железнодорожники всюду задерживали эшелоны корниловцев. Нам рассказывали, как отсюда, со станции Александровская, ранним августовским утром отошел поезд всего из нескольких вагонов, с флагами красного креста и японскими — под видом санитарного поезда японцев. В них увозили в далекий Тобольск бывшего царя Николая с семьей и приближенными. Отправкой руководил Керенский — торопился убрать низложенного самодержца подальше от столицы и тем самым уберечь от народного гнева и возмездия. Зря старался, как показали последующие события.

На рассвете нас, солдат-агитаторов, подняли по тревоге. В штабе наспех вооружили карабинами — и в грузовики, затем, уже в Павловске, посадили в поезд и повезли к Антропшино. Когда подъезжали, услышали пулеметные очереди, трескотню винтовочных выстрелов. Прибываем в Антропшино — все стихло. Человек в кожаной куртке и такой же фуражке, с курчавой бородкой встретил нас прямо на путях. Поздоровался с каждым за руку:

— Вовремя подоспели, товарищи! Карабины, правда, уже ни к чему. Слово — оружие более надежное.