Дорога издалека (книга первая)
Шрифт:
Сапар и его товарищи, когда узнали об этом, кинулись к оружию, которое было у них припрятано, да тут Курбан скомандовал трогаться вон из аула. Лютую ненависть затаили беширцы к этим головорезам и нас приветствовали как своих освободителей.
Долго мы толковали в тот вечер с односельчанами, и я чувствовал: теперь уж не удастся баям еще раз перетянуть темных людей на свою сторону. В головах у дайхан начало проясняться, жизнь учила их различать своих друзей и врагов.
Наконец я — дома. К счастью — вот что значит предусмотрительность! — Курбан-бай не знал, что я командую красным отрядом, мою семью не тронули. Но натерпелись родные страху, когда начался бой на рассвете,
— Нобат, я вот что хочу тебя попросить… Возьми меня с собой! Мне тяжело терпеть разлуку, жить в тревоге. Тебя каждую минуту могут убить, я теперь понимаю… Но пусть тогда убьют и меня вместе с тобой! Все равно жить я не останусь одна…
Вот это девушка! Впрочем, что удивляться: разве не она своей слабой рукой, еще совсем девочкой, убила немилого «мужа», Ходжакули-бая? Характер у нее остался прежний. Я не сразу нашелся с ответом, радость переполняла мое сердце.
— Донди, понимаешь ли ты, что говоришь? Ведь я и мои товарищи — воины, это дело мужчин. Разве девушке пристойно находиться в их среде?
— Я знаю, это всегда считалось неприличным. Только ведь никогда не было таких страшных времен, таких опасностей, вражды, крови… Никто не испытывал такого. А даже в песнях поется и в сказках сказывают: когда-то давно девушки тоже садились на коней, брали в руки оружие, сражались… Пусть говорят кто что хочет, я не посмотрю ни на кого!
— Поверь, мне так радостно слышать это! Я горжусь тобой! Но, Донди, милая, подумай о другом. Ведь сама говоришь, столько опасностей… Разве я могу допустить, чтобы ты терпела лишения в походах, чтобы тебе грозила гибель от вражеской пули?
— А ты? Тебе все это грозит каждую минуту! И потом опять ворвутся враги. Лучше уж в бою!..
— Нет, — я заговорил спокойнее, собравшись с мыслями. — Больше врагам здесь не бывать. Наши силы выросли, пароходы скоро привезут много войск. Это одно. А другое… Я должен быть уверен, что ты — самое дорогое, что есть у меня в жизни, не подвергнешься больше смертельной опасности. Только тогда я смогу спокойно выполнять свой долг солдата революции. Ты ведь понимаешь, что я обязан оправдать доверие, которое мне оказано. От этого зависят свобода, будущее нашего народа! Ты, моя подруга, должна чувствовать это так же, как я. И наконец… здесь твоя и моя матери, у них больше нет никого близких. Твоя поддержка им необходима. Ну, а если, не приведи бог, снова враги… Ведь ты так помогла нам в прошлый раз, предупредила вовремя! Спасибо тебе! В общем, если ты в ауле, с семьей, я буду спокоен и силен духом, пойми это и оставь свой замысел, прошу тебя!
Девушка долго молчала, опустив голову. Потом подмяла глаза: грустные, сухие. Она все поняла. И только сдержанным вздохом выразила свою тоску, тревогу…
Долгим оказался путь к нашей любви. Когда суждено ей прийти к счастливому завершению?
Лисица воет в свою нору
В Бурдалык прибыли еще два парохода. Часть нашего отряда расположилась в Бешире, другая, более многочисленная, оставалась в крепости Бурдалыка и в селении Ислам-Кала, откуда ежедневно направлялись разъезды в сторону, песков.
На некоторое время в Бурдалыке высадились три роты все того же 8-го полка и еще два отряда добровольцев — из Чарджуя и Фараба. Людям нужно было отдохнуть, а один из пароходов нуждался в небольшом ремонте. Кроме того, отсюда вниз по течению следовало отправить на парусном каюке в Чарджуй донесение о ходе операций в районе Бешир — Бурдалык и двух заболевших бойцов. По всем этим причинам стоянка сил подкрепления затянулась.
Однажды утром в Ислам-Кала после двухсуточного рейда по пустыне прибыл наш разъезд — восемь всадников. Подъехал на коне и Серафим. Он поднял бинокль, поглядел в ту сторону, где в кустах замаскировались наши дозорные. И вдруг оторвался, передал бинокль мне:
— Коля, погляди-ка, по-моему, два всадника к нашим приближаются.
Я глянул — верно: два всадника в красных халатах и чалмах уже приблизились к дозору, один из бойцов встал им навстречу с вскинутой винтовкой. Те остановились. Теперь они были хорошо видны, карабины за их спинами висели стволами книзу. Один держал в руке белый платок, которым помахивал время от времени. Парламентеры!
Посланные мной четверо всадников проводили прибывших во двор крепости, куда мы с Серафимом направились еще раньше. В это время в крепости Бурдалыка я оставался за старшего — командиры из Чарджуя находились на пристани, где шел ремонт парохода.
Оба парламентера были в годах, один совсем старик, с редкой козлиной бородкой, второй помоложе, борода черная до пояса. Они вежливо поздоровались, поклонились, прижимая обе руки к груди.
Разговор качался по-туркменски. После взаимных традиционных расспросов о здоровье и делах заговорил старший, причем глаза у него все время воровато бегали:
— К уважаемым красным начальникам нас направил сердар Баба-мерген и другие старейшины народа и воинов ислама по обеим берегам Аму. Наша ставка в Керкичи. Мы хотим жить в мире с воинами, пришедшими из Бухары и Чарджуя, если они нас не тронут в наших местах. Старейшины прислали вам, красные начальники, письмо со своими условиями для начала переговоров.
— Давайте письмо, — я поднялся и подошел к старику. Он протянул вынутый из-за пазухи незапечатанный конверт, при этом глаза у него по-прежнему бегали, а рука дрожала.
— Простите, яшули, вы, наверное, нездоровы? — сразу почувствовав недоброе, как бы невзначай спросил я. — Вон как у вас дрожит рука.
— Ай, что поделаешь! — он изобразил улыбку, ощерил желтые зубы. — Старость близится, одолевает…
— Что вы! — успокоил я. — До старости вам далеко.
Письмо в конверте оказалось, конечно, написанным арабскими буквами. Поскольку для меня эта грамота осталась недоступной, пришлось крикнуть Ишбая, послать за бойцом Юсуфом Саиди, что прежде был студентом бухарской медресе. Прибыв по вызову, Саиди сел вместе с нами на ковер и принялся читать витиеватое послание басмаческих главарей:
«Начальнику красных войск в Бурдалыке. Мы, аксакалы народа в Коркинском бекстве на север до Бурдалыка, на юг и восток до Нерезима и Термеза, взялись за оружие, когда пала власть его светлости эмира, повелителя правоверных и защитника слабых. Но мы желали бы жить в мире с новой властью, если на наших землях останутся в силе законы шариата, обычаи предков. Согласны пропустить красные войска в Керки, оставить Керкичи, уйти прочь от железной дороги. Однако мы хотим получить гарантии, что никто не подвергнется преследованиям, нам сохранят имущество и скот. Если вы согласны, мы предлагаем послезавтра начать переговоры в ауле Ходжамбас, в крепости, куда просим направить своих представителей из числа начальников, с конвоем. Обещаем полную неприкосновенность. Собственные печати приложили сердары и аксакалы: Баба-мерген, Молла-Алтыкули, Яраш-токсаба».