Дорога издалека (книга первая)

Хидыров Мамедназар

В тот же миг, словно из-под земли, раздался приглушенный топот множества ног. Я не успел оглянуться — крепкие руки, будто клещами, сзади стиснули мне плечи, запястья, сбив папаху с головы, набросили платок на глаза и рот, затянули его. Я едва не задохнулся. «Колец», — промелькнуло в сознании.

Нападавшие молча повалили меня на землю, чем-то крепким связали ноги и руки. Обшарили, вытянули браунинг из-за пазухи, сняли с пояса нож. Потом — стук копыт по пыли, сдержанное пофыркиванье лошади. Меня, точно тюк, перекинули поперек седла, повезли.

Кто

же это, откуда взялись враги в Бешире? Выслеживали меня? Я замычал, чувствуя, что задыхаюсь. Кто-то из напавших ослабил платок, которым мне закутали голову. Может, это вовсе не бандиты, какая-нибудь ошибка?

— Эй… — окликнул я, замотав головой, чтобы освободить губы. — Вы что, спятили с ума? Кто вы такие? По какому праву хватаете, вяжете?..

В ответ — безмолвное дыхание с хрипом, потом — удар по затылку чем-то холодным, наверное, рукоятью моего же браунинга. Искры посыпались у меня из глаз.

— Молчи, если хочешь остаться живым! — прохрипел кто-то над моим ухом. По произношению я понял: это не беширцы. Все равно, местные. Враги, теперь сомнения не оставалось. Значит — смерть? Я не мог поверить, что не осталось никакой надежды на спасение.

От мерного шага лошади, стянутый до боли веревками, я впал в тяжелое забытье. Ехали долго, уже не по дороге — по песку. Наверное, к Чукурча, где Сапару назначена встреча с вражеским посланцем?

Наконец остановились. Послышался приглушенный говор, мне почудился запах дым от костра. Меня сбросили на песок. Значит, в пустыне. Прохладный песок освежил меня, я не заметил, как уснул.

… Меня пнули сапогом в бок, и я спросонья рванулся в ярости и недоумении — что это?! Веревки врезались я запястья и лодыжки. Глаза крепко завязаны. Сразу все сообразил.

— Поставьте. Глаза развязать! — проговорил кто-то гнусавым голосом, и голос этот показался мне знакомым. Тотчас сильные руки подхватили меня, ножом разрезали путы на ногах, сорвали с глаз повязку. Солнце поднималось над барханами, вдали стояли с десяток юрт. Рядом на кошме, поджав ноги, восседал обрюзгший редкобородый человек. Курбан-бай, я сразу его узнал. В стороне — бандиты, вооруженные кто чем. У двоих поближе — одиннадцатизарядки. Трое у меня за спиной.

— Здоров ли, славно ли почивал, дорогой гость? — все так же гнусаво, с насмешкой в голосе, сверля меня взглядом злых, заплывших жиром глазок, заговорил Курбан. — Уж извини, если мои джигиты немного тебя помяли, веревками кожу понатерли. Иначе ведь ты, красный начальник, не захотел бы побеседовать с нами, деревенщиной, верно? Ха-ха!

— У нас с врагом беседа короткая, — я собрал всю волю, чтобы говорить спокойно. — Пуля в лоб — вот и весь разговор с такими душегубами и грабителями, как ты, Курбан, сын презренного ростовщика. И этот разговор у нас с тобой еще впереди, запомни!

— Ты еще задираешься, голодранец, проклятый богом вероотступник? Отца моего задеваешь поганым своим языком. — Курбан побагровел от ярости, глаза выпучились и запрыгали в орбитах. — Сейчас издохнешь, как собака, и труп твой растащат по кускам шакалы!

— Ты можешь убить меня. Вы храбрецы, набрасываться из-за угла вдесятером на одного. Но знай: ты уже мертв, хотя таращишь глаза и выкрикиваешь свои глупости! И все вы, сердары головорезов, — живые трупы! Сгнил, ваш проклятый корень, баи-кровососы, эмирские холуи! Кончилось время вашего владычества. Больше не сможете обманывать народ!

— Ну, это еще посмотрим, — Курбан овладел собой. — А сейчас тебе конец, красный начальник. За кровь наших воинов, мучеников за веру. Увести! — Он обернулся к кому-то из своих телохранителей, ладонью рубанул по воздуху. Видимо, это значило: кончить.

Сентябрьское солнце выкатилось из-за гряды барханов, песок порозовел. Знакомые места: ведь тут, вдали от людей, не раз я в детстве собирал саксаул, кандым, сухие травы.

Два человека с карабинами наперевес гнали меня перед собой, со связанными руками, куда-то в сторону от лагеря. Гнали на казнь.

Изменились времена, пришла пора освобождения, предсказанная еще моим дедом, столько претерпевшим в своей долгой жизни. Другая судьба у тех, которые останутся жить после этих кровавых лет, у детей. А у меня и сына нет. И Донди столько времени ждала напрасно..

Легкий удар прикладом по правому боку вывел меня из забытья. Что они, сдурели: еще и драться? Удар, впрочем, был совсем слабым. Я искоса глянул на конвоира, шагавшего справа, — и едва не вскрикнул от удивления. Реджеп! Это он ударил меня, чтобы я обернулся. Его напарник в это время шел впереди и ничего не видел. «Молчи!» — догадался я по беззвучно шевелящимся губам Реджепа, по его лихорадочно вспыхнувшим глазам. Значит, он — с нами, что-то замышляет, чтобы вызволить меня?

— Ну, куда еще потащим его? — обернулся шагавший впереди бандит. — Увели от стана, тут и делу конец. А то мне двигаться тяжело, колючка, что ли, в сапоге…

— Курбан-сердар велел увести подальше, ведь это богоотступник, — тотчас возразил Реджеп. — А если трудно идти, оставайся тут, подожди, я один справлюсь.

— И то ладно, — махнул рукой тот и сразу сел на песок, принялся сапог стягивать с правой ноги. — Давай, только живее.

Реджеп кивнул подбородком, поднял карабин: вперед! Мы вдвоем перевалили через гребень бархана. Я обернулся:

— Реджеп, неужели ты у них?

— Тише! После все расскажу… Отойдем подальше.

— А потом… бежать?

— Нет. Нужно убрать того. Иначе погоня…

— Стой, зачем убирать? Может, и его с нами?

— Куда там! Собака байская, враг! Мне виднее, Нобат. Ну, двигай, не подавай виду.

Мы спустились в лощину.

— Стой, — велел мне Реджеп. — Сейчас я дам два выстрела, будто в тебя. Потом — назад. Да, погоди-ка…

Он вынул из ножен на поясе нож, перерезал веревку у меня на запястьях. Как хорошо расправить освобожденные руки! Реджеп передернул затвор, не целясь, пальнул в сторону. Еще раз…