Дорога к дому
Шрифт:
Мы играли в перегонки с солнцем и, похоже, я проигрывал. Оно поднялось почти в зенит. Зной снова окутал каменную пустыню. Воздух струился, словно живой, над гранитными валунами. Стал густым, тяжелым.
Волосы, мокрые от пота, прилипли ко лбу. На одежде, на спине и груди выступила соль. Я не удержался, открыл флягу и сделал два глотка. Вода была противно теплой. Шершавый, распухший во рту язык даже ее не почувствовал. Но больше пить было нельзя. Колодцы попадались не слишком часто.
Решив немного передохнуть, я спрятался в тень большого камня. Опытные путешественники останавливаться в таких случаях не рекомендуют. Потом подняться будет еще труднее, но зной становился совершенно невыносимым.
Я посмотрел в небо. В раскаленном голубом мареве сияла начищенная до жуткого блеска круглая сковородка солнца. Я прикрыл глаза ладонью и попытался разглядеть в вышине своих попутчиков. Грифы. Вчера их было всего двое. Теперь…
– Раз, два, три… пять, – на душе стало гадко. Похоже, они чувствуют мое состояние и позвали дружков на предполагаемую пирушку.
Я сложил из пальцев срамную комбинацию и ткнул ею в небо.
– Хрен вам… Буду идти, пока смогу. А упаду – оставлю каплю сил на то, чтобы кого-нибудь из вас придушить. Обязательно!
Посидев в тени еще минуту, я все-таки встал и пошел дальше, вразвалочку, подволакивая ноги словно раненый.
Полдень. Солнце стало бесконечно жарким, и даже грифы, похоже, устали парить в безоблачном небе. Они уселись где-то далеко на скалах, наверняка предполагая, что добыча от них не уйдет. Рано или поздно она брякнется лбом об эту проклятую брусчатку, и у нее не хватит сил, чтобы отмахнуться от ударов клювов.
Я уже почти ничего не соображал. Пить хотелось неимоверно. Я не знал, что может существовать такая жажда. Губы обветрились, покрылись коричневыми корками. Сквозь их изломы проступали бисеринки густой алой крови. Они моментально высыхали и превращались в новые чешуйки – наросты, которые ломались от малейшего движения губ, и в трещинах снова проступала кровь. Язык распух до колоссальных размеров. Внутри рта он уже не помещался, и его кончик вываливался наружу. Слюны не было, и я старательно отгонял мучительные позывы сглотнуть плотный комок в горле.
Перед глазами поплыли миражи. То ли галлюцинации, то ли действительно какие-то странные явления природы, происходящие в столь горячем воздухе.
Отслоившись от горной гряды в небесах, повис белоснежный город, утопающий в зелени. Мне показалось, что я слышу шум, который заполняет его улицы. Слышу крики глашатаев на высоких башнях. Бряцание оружия и скрип повозок.
Кто-то говорил, что мираж (мираж – та же галлюцинация) от галлюцинации отличить просто – нужно нажать на глазное яблоко, для того чтобы сместился оптический фокус восприятия. Если изображение двоится, то сомнений в его реальности быть не должно. Если нет, то все что ты видишь – плод твоего воображения. Я остановился, посмотрел прямо на струящееся, колыхающееся изображение города, висящего в небе, и с силой надавил на левый глаз. Скалы помутнели, раскололись на два неясных контура, прихватив с собой и веселую картинку в небе. Значит, мираж настоящий. А что мне с того? Можно предположить, что в расслоенном разницей температур воздухе образовался зеркальный слой, в котором отражается реальное поселение. Так бывает, когда едешь в авто по раскаленному асфальту. Лужи в жаркий день – тоже мираж. Но даже если он существует на самом деле, то до него мне все равно не добраться. Он может быть в сотнях километров отсюда. Я двигаюсь сейчас со скоростью раненой улитки.
Я остановился. Вытащил из-за пояса флягу и трясущимися от изнеможения пальцами вытащил пробку. Воду придется выпить всю. Иначе я просто упаду в обморок и до следующего дня просто не доживу. Вода скользнула в пищевод, омыла сухой как наждак язык, немного утолив боль, вернула каплю бодрости и сил. Я встряхнулся и зашагал дальше. Слишком горячий воздух приходилось цедить сквозь зубы, для того чтобы не пропустить его в легкие слишком быстро, иначе он обжигал гортань, и я заходился тяжелым кашлем, который отнимал последнюю влагу.
Полтора часа бодрого пешего марша на подпитке из двух глотков пропахшей кожей воды я все-таки выдержал. Дальше дела пошли хуже. Движения стали замедленными, словно во сне. Сердце бухало в висках, выбивая в глазах красные бисеринки – признак малокровия. Да и откуда ей быть в избытке, если я давно уже ощущал себя лежалым черносливом, потерявшим от своего былого великолепия добрую половину массы.
Какой же все-таки гад всунул меня в этот мир? Неужели нельзя было придумать речушку, скажем, вон там на осыпи? Лужу, на худой конец! Ах, у вас здесь суглинков нет, почвы водопроницаемы! А мне что прикажете делать? Подыхать?
Я двигался, похожий на зомби, в полшаге от выбитой в каменной брусчатке колеи, матерился тихо, изощренно, отчаянно и тешил себя надеждой, что прольется дождь, что я найду ручей, колодец, что вдруг из-за поворота наконец выкатит какая-нибудь колымага, и возница не даст мне подохнуть на этой дороге.
# # #
– Как мне это надоело! – Гремлин повернулся в седле, пошарил под попоной и вытащил из-под нее плоскую стеклянную бутыль темного стекла. Опрокинул ее донышком вверх над губами, вытянутыми в трубочку. На язык упала тяжела жгучая капля. Одна. Вторая. Грем тряхнул бутылку раз, другой – тщетно.
– Дьявол! – Ругнулся Грем и с размаху швырнул бутылку о скалы.
Она брызнула блестками в стороны, лишь горлышко, крутанувшись, подскочило вверх и, перелетев через тропу, тихо тренькая, исчезло в пропасти. Грем проводил его взглядом и горестно опустил голову. Патрули выматывали до полного изнеможения. Ему, человеку порывистому, общительному, сторожкая тишина и безлюдье горных троп были не по душе.
– У-у-у-у! – Тоскливо завыл Грем, и эхо подхватило его голос и понесло от скалы к скале. Утащило в ущелье и оставило там. Лошадь повернула голову, скосила лиловый глаз на всадника и сочувственно всхрапнула.
– Много ты понимаешь… – Презрительно вытянул губы Грем. Лошадь отвернулась.
– Нет! – Настаивал Грем. Остановил лошадь и поводом развернул так, чтобы видеть ее морду.
– Ты думаешь, только тебе тяжело?
Лошадь поскребла зубами удила. Мотнула головой.
– Да откуда тебе знать?! – Рявкнул Грем. – Я тоже устал! Мне тоже эти горы вот уже где! – Грем рубанул ребром ладони себя по горлу. – Во-о-о-от они у меня где!
Он ослабил повод, и лошадь, опустив голову, принялась вынюхивать камни в поисках случайно пробившегося зеленого ростка.
– За то, что ты меня возишь, я тебя кормлю, пою, от дождя и мороза укрываю. Нет ты скажи! – Снова потянул повод Гремлин. – Скажи мне прямо! Плохо тебе живется?!
Лошадь недоуменно молчала, лишь смаргивала осторожно, когда мелкая мошкара слишком настойчиво забивалась в глаза.
– Чего молчишь? А-а-а, да пошла ты… – Разобиделся Гремлин.
Соскочил с седла и пошел пешком вдоль тропы. Брошенное хозяином животное привычно потянулась следом. Грем ускорил шаги, но лошадь не отставала. Грем, набычившись, развернулся и заорал что есть мочи.