Дорога китов
Шрифт:
– За что?
– рявкнул здоровяк, поворачивая свою секиру так, что лезвие блеснуло в тусклом свете.
– Мы ведь сделали это, думая, что парень Рерика убит.
– За медведя, Скапти Полутролль, - спокойно сказал Эйнар.
– Это был дорогой медведь.
– Стало быть, медведя убил Гудлейв?
– спросил худощавый, медленно поглаживая свои усы и зевая.
– А я вроде только что выслушал сагу Гейра Нос Мешком об Орме сыне Рерика, Убийце Белого Медведя.
– Он что, должен размышлять о цене, когда на него в темноте нападает медведь?
– рявкнул мой отец.
– Я прямо-таки вижу, как ты подсчитываешь ее, Кетиль Ворона. Только не успеешь ты снять сапог, чтобы воспользоваться пальцами на ногах, как твоя голова слетит с плеч, это уж точно.
Кетиль Ворона фыркнул, поняв намек, и махнул рукой.
– Да ладно тебе. Считать я не горазд - что правда, то правда. Но коль увижу пять монет, сразу пойму.
– Кроме того, - продолжил Эйнар спокойно, не обратив внимания на перепалку, - есть еще женщина, Фрейдис, которая была убита. Она не рабыня. Свободнорожденная - и за нее должно платить, поскольку она умерла из-за того, что именно Гудлейв отпустил медведя. Как бы там ни было, медведь был мой, и стоит он дорого.
Мой отец не возразил, не сказал, чей это был медведь. Я же вообще не мог говорить - до меня наконец дошло, что шест с шаром, который Каов устанавливал неподалеку, это - копье с насаженной на него головой Гудлейва.
Эйнар снова поерзал и плотнее закутался в плащ, его дыхание курилось в холодном доме, и он заявил:
– В конце концов, вы можете ходить по кругу, споря о том, чья это вина, начиная с Рерика, который привел сюда медведя, и кончая Гудлейвом, который его выпустил. А еще о том, почему он услал мальчишку так поздно в горные снега на тот уединенный хутор. Может статься, они с медведем были заодно.
Сказано было наполовину в шутку, но Скапти и Кетиль зачурались от зла какими-то быстрыми знаками и схватились за железные молоты Тора, висящие у них на шеях. Даже тогда я сообразил, что Эйнар хорошо знает своих людей.
Я ничего не сказал, окруженный дрожащими воспоминаниями, как летучими мышами, вылетевшими из норы в земле.
Медведь ударил в стену. Настала тишина. Хотя, могу поклясться, я слышу, как он пыхтит в снегу, хрустящем под лапами. Фрейдис бубнит. Две молочные коровы заревели от страха, и медведь отозвался, доведя животных до безумия, а меня до такого озноба, что я сажусь на пол - фонарь в ногах, дыхание у меня перехватывает, во рту пересохло, и язык прилип к небу.
– Итак, Гуннар сын Рогнальда, желаешь ли ты сам рассказать обо всем сыновьям Гудлейва, когда они прибудут сюда? Или, может быть, ты пожелаешь отправиться с нами? Нам нужны хорошие люди.
Я потрясен, услышав это, но тут же соображаю, что Эйнар разговаривает с Гуннаром Рыжим. Я никогда не слышал его настоящего имени - для нас он всегда был просто Рыжим Гуннаром.
В трудное он попал положение, соображаю я. Он - человек Гудлейва, жестокий и опасный воин, но его пока оставили в живых, потому что именно он послал моему отцу весть обо мне.
Одно ясно: они с Эйнаром знают друг друга - и Эйнар не доверяет Гуннару, а Гуннару это известно. И понятно, что Эйнар не хочет, чтобы Гуннар остался и давал советы сыновьям Гудлейва. Без него они дважды подумают, прежде чем начнут мстить.
Гуннар пожимает плечами и скребет свою пегую голову, словно размышляя - на самом же деле выбора у него нет.
– Я по возрасту моему надеялся стать здесь на якорь навсегда, - уныло ворчит он, - однако Норны ткут, а нам только и остается, что носить ими сотканное. Я пойду с тобой, Эйнар. Вперед, навстречу стужам и штормам, да?
Они усмехнулись друг другу, но это были улыбки кружащих волков.
– А ты, Убийца Медведя?
– спрашивает Эйнар, обращаясь ко мне.
– Пойдешь ли со своим отцом на «Сохатом»? Очень советую тебе это сделать.
Что тут скажешь? Сыновья Гудлейва отомстят мне, коль я останусь, это ясно, и здесь мне делать нечего.
Я кивнул. Он кивнул. Мой отец просиял. Скапти велел принести эля.
Итак, дело сделано. Я присоединился к варягам, к Обетному Братству, - но чтобы дать такой обет, кровавую клятву, недостаточно просто кивнуть-подмигнуть. Впрочем, узнал я об этом позже.
В тот вечер я в последний раз ел в доме Гудлейва. Чтобы дать место всем варягам, завесы, разделявшие дом, сорвали - с некоторым презрением, как мне показалось. Ведь ярлу-воителю пристало иметь дом, полный людей, а те, что дом разгораживают, стало быть, не нуждаются в людях для набегов, а стало быть, и в месте для них. Давшие клятву держатся старого обычая и терпеть не могут разгороженных домов.
Мы ели вкруг очажной ямы, я - съежившись и вслушиваясь в грохот ветра под крышей. Огонь гас и вновь вспыхивал, когда случайные порывы со свистом врывались сквозь дымник в дом, а хрипуны и луженые глотки, завладевшие Бьорнсхавеном, выуживали баранину из горшков, дули себе на пальцы и толковали о таких странных вещах и местах, о которых я и не слыхивал.
А еще они пили, эль тек рекой, пена струилась по бородам, а они сидели, шутили и загадывали загадки. Стейнтор, очевидно, воображал себя скальдом и возглашал стихи об убийстве медведя, а другие стучали по скамьям или ругались - глядя по тому, удавались ли ему его кеннинги.
И они подняли роги в мою честь, в честь Орма Убийцы Медведя, а мой отец, новообретенный и гордо усмехающийся - будто выиграл хорошую лошадь, - возносил хвалебные здравицы. Однако я заметил, что Гуннар Рыжий сидит на своей медовой скамье съежившись и молча наблюдает.
Позже, когда разговоры пошли тихие и неторопливые, а из очага заструился дым, я уснул, и мне снился белый медведь - как он кружил вокруг стен, а потом затих.
Я повернулся к Фрейдис, чтобы сказать, что стены у нее, мол, крепкие и я, мол, уверен, что все кончилось благополучно, и медведь ушел. Я улыбаюсь, и тут крыша проваливается. Крыша, крытая торфом. Удар двух огромных лап, земля и снег валятся внутрь, а за ними с грохотом, будто Тор метнул свой молот, следует медведь - белая лавина, мощные раскаты торжествующего рева.
Я онемел, я обмочился. Медведь рухнул грудой, встряхнулся. Как собака, разбрасывает комья земли и снега, потом поднимается на все четыре лапы.
Скала из меха - ярость - смердящий влажный рев зверя - ворочает змеиной шеей с ужасной головой - туда-сюда - один глаз красный от огня, другой - застарелая черная впадина. На этой же стороне губа порвана, желтые клыки скалятся в угрюмой ухмылке. Голодная слюна течет, густая и клейкая.
Он видит нас, он чует запах лошади - не знает, с чего начать. И тут я срываюсь с места, тем самым распутав узел, сплетенье наших жизней.