Дорога на Берлин
Шрифт:
— Приведите ее завтра сюда! — приказывает он.
На следующий день Барберину приводят. В этот раз ее приодели: темное платье, грубые, но целые башмаки. Король угрюмо смотрит на нее. Как мало походит эта бледная, изможденная женщина со впалыми щеками и лихорадочным блеском запавших, усталых глаз на прежнюю красивейшую даму Берлина. Надо полагать, что теперь она пообломалась.
— Я хочу дать вам поручение, мадам, — приступает он прямо к делу. — Если вы его успешно выполните, я немедленно освобожу вас, и вы сможете уехать в свой родной Марсель. Если
Женщина стояла, опершись обеими руками о стол, свесив голову: видно было, что ей трудно держаться на ногах. Когда король замолчал, она медленно подняла на него взгляд.
— Что же мне выбирать? Между смертью и жизнью? Я теперь не очень ценю жизнь, но и смерть меня не прельщает. Какой услуги вы ждете от меня и что вообще могу я сейчас сделать, такая, какой я стала… вернее, какой вы меня сделали?
— Сударыня, — возразил с досадой Фридрих, — вы сами повинны в своей участи и не должны роптать на меня.
— О, конечно! — горько улыбнулась Барберина. — Разве можно роптать на вас? Может быть, мне следует благодарить вас?
— Боюсь, что мы опять не сговоримся с вами. Вспомните, что вы имели однажды возможность выйти из тюрьмы, и сами обрекли себя.
— Ах, да! Вы хотели, чтобы я стала покорной, забитой, так те несчастные создания, которых я столько насмотрелась в ваших тюрьмах. Но я — не они! Вы можете снова запереть меня в тюрьму, но душу мою вы не получите.
Она закашлялась тяжким, надрывным кашлем. На губах у нее проступили кровавые брызги. Фридрих, морщась, посмотрел на нее и отступил несколько шагов назад.
— Хорошо! Не стоит говорить об этом. Вы упрямы — тем хуже, а в данном случае тем лучше! Я хочу послать вас в Берлин, к Гонковскому. Вы передадите ему мое письмо, в котором я прошу ссудить мне миллион талеров. Если эта ссуда будет мне предоставлена, вас там же, в Берлине, отпустят на все четыре стороны… с условием, впрочем, что вы не останетесь в Пруссии, так как при вашей манере разговаривать…
— О, беспокойтесь, ваше величество! В Пруссии я не останусь ни одной минуты.
Она снова закашлялась и долго не могла перевести дыхание.
— Шиц! — сердито крикнул Фридрих.
На пороге тотчас вырос полковник и, поджав губы, укоризненно посмотрел на задохнувшуюся в припадке кашля женщину.
— Вы поедете в Берлин с мадам Барбериной. Инструкции я пришлю вам вечером. — Король повернулся и пошел к двери, ведущей в его кабинет. Уже выходя из комнаты, он бросил последний взгляд на Барберину, вытиравшую рукавом платья выступивший у нее на лбу пот. — Прощайте, сударыня! В ваших интересах добиться согласия Гонковского. Прежде он дал бы его, потому что вы ему нравились, а теперь, надеюсь, даст его из жалости к вам.
Губы Барберины дрогнули.
— Меня хоть жалеют. Пожалеет ли кто-нибудь о вас, Ваше величество?
Но короля уже не было в комнате. Только Шиц слышал эти слова и сердито шагнул к женщине.
— С ума
Через две недели Фридрих получил извещение о том, что берлинское купечество предоставляет ему миллион талеров.
— Сходная цена за освобождение сумасбродной француженки, — пробормотал он про себя.
Мысленно он уже прикидывал, сколько полков можно экипировать на эти деньги и тем самым отсрочить окончательное поражение. Отсрочить, но не отстранить его вовсе! Когда начнется новое наступление русских войск, все будет кончено. Корабль пойдет ко дну. И он тоже.
Фридрих вынул бутылочку с ядом и долго рассматривал на свет ее содержание. Это — единственное, что ему остается.
То, чего так опасался прусский король, не произошло: Екатерина не возобновила войны, прекращенной ее покойным мужем. Русские полки не двинулись снова к Берлину, уже замершему в напряженном ожидании.
В своих записках Екатерина перечислила много причин, продиктовавших ей такое решение. Она отметила, что финансы государства были совсем расстроены: ежегодный дефицит достигал 7 миллионов, за военные поставки не было уплачено 13 миллионов, обращавшиеся в стране 60 миллионов рублей представляли собой монеты двенадцати разных весов — серебряные от 82-й пробы до 63-й и медные от 40 рублей до 32 рублей в пуде. Попытка заключить в Голландии двухмиллионный заем окончилась неудачей. В целях, изыскания средств таможни были отданы за 2 миллиона рублей на откуп, и почти все отрасли торговли отданы в монополию частным лицам. И все-таки армия получала жалованье очень неаккуратно.
Но главная причина была не эта. Главное, что тревожило императрицу, были крестьянские волнения. До пугачевской грозы оставалось еще свыше десяти лет, но уже слышались первые раскаты грома. В именьях вспыхивали бунты, по усадьбам пускали «красного петуха». Крестьяне не исполняли приказов начальства, даже указов сената; вошло в поговорку ждать «третьего указа», так как два первых оставались безрезультатны. Сенат был завален делами о крестьянских волнениях. Он слушал их не в экстракте, а целиком, и, например, дело о выгоне в городе Мосальске читалось шесть недель сряду.
В первые месяцы после воцарения Екатерина испытывала острую неуверенность в прочности достигнутой власти. Поэтому возобновление трудной, дорого стоившей войны не было в ее интересах.
Притом правительство считало, что основная задача уже решена: истощенная войной Пруссия, подобно змее, у которой вырвали жало, надолго перестала быть опасной.
Война для России была окончена. Находившиеся в Восточной Пруссии русские войска, при Петре III сдавшие власть прусским чиновникам, но после свержения Петра, опять водрузившие повсюду русский герб, окончательно покинули область. В августе 1762 года старый фельдмаршал Левальдт, губернатор Восточной Пруссии, вернулся после четырехлетнего перерыва в свои владения.