Дорога на Дамаск
Шрифт:
О контейнер что-то стукалось, судя по всему, в трюм грузили все новые и новые контейнеры. Елене стало страшно. Она будет погребена на дне трюма и умрет от голода или замерзнет. Потом стук прекратился. Девочка затаила дыхание и прислушалась, но из своего заточения ей ничего не было слышно.
Внезапно у нее под боком что-то заскрежетало, и дверь ее тюрьмы распахнулась. Елену ослепил свет. Послышался мужской голос, и чьи-то сильные руки вытащили ее из ледяного контейнера. Девочка продрогла до мозга костей. У нее так затекли ноги, что она не могла стоять прямо. Елену бережно подняли на руки
Он тоже удивленно разглядывал свою ношу.
— Ты знаешь, кто я? — спросил мужчина. Елена отрицательно покачала головой.
— Меня зовут Стефан Сотерис. Я грузовой помощник на «Звезде Мали». А твоя мама, — едва заметно улыбнувшись, добавил он, — моя двоюродная сестра. Тебе повезло, что на «Зиве-2» оказался именно мой корабль…
Девочка не нашлась что ответить. Она не знала, что у ее мамы есть двоюродный брат, который работает на малийском грузовом корабле. Подумав об этом, Елена покраснела от стыда. А что она вообще знает о маминых родственниках?! Ведь она их так презирала…
— Извините меня, — пробормотала она. — Из-за меня у вас только хлопоты… А ведь я себя так глупо вела… Глупо! Отвратительно! Гадко!.. А теперь вы рискуете, спасая меня… Я… Я просто этого не заслуживаю!
Елена разрыдалась и долго не могла успокоиться. Мамин двоюродный брат шагал по кораблю все быстрее и быстрее со всхлипывавшей девочкой на руках. Наконец Елена услышала женский голос и почувствовала, как ее опустили на какую-то койку. Потом она почувствовала вместо сильных рук Стефана чьи-то мягкие, ласковые ладони…
— Ну не плачь, детка! Не надо!
Когда слезы наконец перестали застилать ей глаза, Елена увидела, что прижимается к плечу пожилой женщины с седыми, коротко подстриженными волосами. Она была одета в форму члена экипажа космического корабля, которая уже промокла на плече от слез…
— Извините… — пробормотала Елена.
— Ничего страшного, — мягко ответила женщина. — За последние часы тебе пришлось перевидать такое, чего не пожелаешь и врагу. Тебе нужно было выплакаться, потом поспать. У тебя очень усталые глаза… А вот и доктор!
Судовой врач внимательно осмотрел Елену.
— Я дам тебе успокоительного, — сказал он. — Это сильное лекарство, и ты как следует отдохнешь. А завтра посмотрим…
— Извините, — вновь пробормотала смущенная Елена, не знавшая, что еще сказать этим людям.
Врач ввел ей успокоительное с помощью проникающей под кожу аэрозоли, и это было совсем не больно.
Потом Елену оставили одну, и она погрузилась в свои невеселые мысли. Оказаться лицом к лицу с самой собой было так же страшно, как увидеть рядом линкор. У Елены в голове крутились воспоминания о ее бесчисленных эгоистичных поступках, злых и глупых словах. Разве мама простит ее за ту боль, которую она причиняла ей столько лет?!
Еще больше Елена боялась встречи с отцом. Ей было так страшно и стыдно, что она охотно выбросилась бы в иллюминатор, представься ей такая возможность. Девочка с ужасом вспоминала о том, как сидела в больнице и упрямо отказывалась улетать с Джефферсона,
Девочке вспомнилась веселая детская песенка о том, как быстро растут овес, горох, ячмень и пшено… О фермерах, которые якобы только поют и пляшут, а в перерывах сосут кровь честных тружеников, заламывая неимоверные цены за растения, которые растут сами по себе… Лживая, гадкая песенка, которой джабовцы околдовали глупую маленькую девочку, тянувшуюся ко всем, кто говорил с нею ласково. А ведь на самом деле от джабовцев не услышишь ни слова правды. Значит, и вся ее жизнь насквозь лжива, и жить теперь не стоит… Но ведь мама рисковала собой, спасая ее! Зачем?! Ведь Елене нужна была совсем не мама, а подруги и бесконечные глупые сплетни… Теперь у нее нет даже этих друзей. ДЖАБ’а их раздавила…
При мысли об этом Елена почувствовала такую лютую ненависть к ДЖАБе, что даже сама испугалась.
«Слишком поздно, мама! — сквозь слезы шептала Елена. — Мне не взять обратно сказанные слова! Но я могу поумнеть и больше не обижать людей. И, может быть, однажды… — Девочка прикусила губу и зарылась лицом в подушку. — Может быть, однажды и я сделаю что-нибудь такое, от чего ты будешь мною гордиться!»
При этой мысли Елена разрыдалась и плакала, пока не намокла подушка. Но даже самые горькие слезы когда-либо кончаются, и наконец девочка забылась глубоким мирным сном.
Я медленно возвращаюсь в ангар под покровом темноты. Кажется, меня никто не видит. Я замечаю, что вдоль дороги вообще нет ни одной живой души. Опустевшие фермы, поселки и заправочные станции кажутся покинутыми в страшной спешке. Вероятно, правительство приказало немедленно эвакуировать все местное население, чтобы никто не видел, как я ползу домой.
За тридцать километров до ангара я внезапно принимаю сигнал тревоги с базы «Ниневия». В эфире раздаются бессвязные вопли о чьем-то нападении. До меня доносятся отзвуки мощных взрывов, потом передача прерывается. Я выхожу на частоты правительственной связи и начинаю прощупывать информационную сеть Джефферсона. К сожалению, я не могу подключиться без проводов к системе безопасности базы «Ниневия», и мне так ничего и не удается узнать о том, что там происходит.
Потом я пытаюсь связаться со своим механиком, но безуспешно. Он или напился до положения риз, или куда-то смылся. В обоих случаях он мне ничем не помогает. Попытка связаться с комендантом базы также не увенчалась успехом. Я встревожен. Мне нельзя набирать скорость, а то мои гусеницы могут совсем развалиться. Приходится ползти, как черепаха. Таким темпом мне добираться до ангара еще тридцать часов. Может, стоит связаться с президентом Джефферсона или с Саром Гремианом? Впрочем, вряд ли они ответят.