Дорога на Элинор

Амнуэль Павел Рафаэлович

Стало темно, тихо и хорошо.

Глава тринадцатая

Терехов просыпался медленно, поднимаясь на поверхность со дна спокойного водоема. Внизу ощущалось шевеление бесформенных теней, глухие звуки достигали сознания и застревали в нем острыми щепками, наверху оказалось светлее, откуда-то проникали длинные и тонкие, как соломинки, солнечные лучи, но все равно ничего не было видно, да и слышно стало хуже. Он всплыл, наконец, на поверхность и оказался посреди оранжевого круга, а

сверху плыл в небе и расплывался еще один круг — желтый, Терехов подумал, что это очень похоже на круги перед глазами, если плотно прижать веки ладонью. Мгновение спустя он понял, что так оно и есть на самом деле.

Тогда он открыл глаза и увидел беленный потолок со знакомой германской люстрой, лампы в которой горели вполнакала. Люстру покупала Алена лет десять назад, и Терехов давно собирался поменять это старье на что-нибудь более современное — большую лампу под матовой полусферой, например, — да все руки не доходили.

Он повернул голову и увидел эту женщину — она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, за его журнальным столиком, и лениво перелистывала журнал «Огонек».

Не отрывая взгляда от картинок, она спросила:

— Вы как? Нормально? Вообще-то странно, здоровый вроде мужчина… Раньше с вами такое случалось?

Терехов приподнялся на локте, ожидая, что тело отзовется болью, но не боль даже, а тяжелая стылая темная жидкость сохранилась только в голове, скопилась ниже затылка и, когда Терехов начал подниматься, перелилась в позвоночник, как в водосточную трубу, и начала медленно опускаться вниз, к бедрам.

Терехов сел, обнаружив, что остался без туфель, а в носках было холодно, не догадалась эта женщина нацепить ему на ноги тапочки, когда… Когда что?

Она его домой на себе тащила? И как вошла?

С логикой у меня сейчас нелады, — подумал Терехов. — Ключ был в кармане куртки, нетрудно найти.

Он вспомнил все, что происходило на кладбище и потом, вспомнил комнату со стеллажами, уходившими вдаль, бесконечную комнату, которая была длиннее любого коридора, и свою неожиданную слабость вспомнил тоже, а вспомнив, рассердился на себя за эту слабость.

— Извините, — пробормотал Терехов. — Раньше со мной действительно ничего подобного…

— Я так и думала, — равнодушно отозвалась эта женщина, перевернув страницу.

— Спасибо, что… — начал было Терехов и осекся. За что, собственно, он собирался благодарить?

— Пожалуйста, — сказала она и положила, наконец, журнал на столик. — Мы вроде бы не закончили наши дела. И если вы в состоянии рассуждать, давайте продолжим.

Терехов прошел мимо этой женщины в прихожую, надел тапочки и через другую дверь направился в кухню, поставил на плиту кофейник, достал из шкафчика две сервизные чашки, он делал все медленно, торопиться ему было некуда, разве что на тот свет, но оттуда он, как ему казалось, лишь недавно вернулся и повторять опыт не собирался ни под каким видом.

Пока закипала вода, и пока Терехов разливал кофе по чашкам, и пока насыпал в сахарницу сахар, и пока раскладывал — ровными рядами, чтобы было красиво, — печенье в фигурной хрустальной посудине, которую достал из самого нижнего, редко открываемого ящика кухонного шкафа, он думал о том, какую фразу произнесет, вернувшись в гостиную. Фраза должна быть хлесткой, повелительной, должна показать этой женщине, кто здесь хозяин и чьи желания должны выполняться в первую очередь.

Он взял поднос и направился к двери, решив, что скажет так: «Говорить нам не о чем. Будем пить кофе и молчать. А потом вы уйдете».

Войдя в гостиную, он обнаружил кресло у журнального столика пустым, «Огонек» валялся на полу, раскрытый на странице с большой фотографией Путина. Президент смотрел в сторону кабинета — Терехов проследил за взглядом и понял, что Путин следил за этой женщиной: она удобно устроилась у компьютера и щелкала мышкой, Терехов не видел экрана из гостиной, но почему-то сразу проникся уверенностью, что эта женщина влезла в его почту и прощелкивала письмо за письмом в поисках послания от собственного мужа. Собственного покойного мужа.

Поставив поднос на столик, Терехов, громко шлепая тапочками, направился в кабинет. Эта женщина действительно читала письмо от какого-то любителя, благодарившего уважаемого автора за удовольствие, доставленное романом «Смерть, как избавление».

— Что вы де… — начал было Терехов решительным голосом, но она прервала его словами:

— Садитесь. Возьмите стул и садитесь. Не понимаю, почему вы не стираете эту дрянь сразу? Или вам нравится читательское панибратство?

— Нет, — буркнул Терехов, придвинул к компьютеру стул и опустился на него, оказавшись в полуметре от этой женщины, он ощутил ее запах, ее привлекательность, ее тепло, ее нетерпение он ощутил тоже, но не смог понять, к чему оно относилось.

— Вообще-то, — сказал он, — неприлично читать чужие письма.

— Совершенно верно, — согласилась эта женщина. — Еще более неприлично присваивать чужие романы.

Она закрыла почтовую программу и повернулась к Терехову. Ее лицо было совсем рядом, глаза в глаза, он видел, как на ее переносице пульсировала тоненькая голубая жилка — раз, раз, раз, — а взгляд был не суровым и не нейтральным даже, взгляд был участливым и осуждавшим одновременно.

— Почта у вас только за последние два месяца, — сказала она. — Диск действительно форматировали.

— Вы думали, я лгу? — попытался возмутиться Терехов, но слова получились не те, он хотел сказать совсем другое, более решительное и непримиримое.

— Нет, я и раньше знала, что вы говорите правду, — сказала эта женщина.

— Тогда что же вы…

— Хотела понять.

— Поняли?

— Да. Похоже, что… Да.

— Тогда и мне объясните, — потребовал Терехов. — Хотя бы этот Пращур. Он был, и комната его была.

— Наверно, — пожала плечами Синицына. — Если вы в этом уверены, запишем как улику. Пригодится.