Дорога на Элинор
Шрифт:
Когда он созрел для того, чтобы понять, что с ним происходит, я уже имела над ним власть, которой он не мог сопротивляться. И не стал бы.
Он до последних своих дней был уверен в том, что его жена — самая энергичная, самая раскрепощенная, самая разумная женщина в мире. Он чувствовал, конечно, что когда-то я была иной, но ни разу не дал мне понять, что он это чувствует. Я оценила его отношение ко мне много позже, когда в один прекрасный… нет, скорее, в один несчастный день взяла в руки книгу со знакомым названием «Вторжение в Элинор» и совершенно мне не знакомым именем автора на обложке.
Когда мы поженились… Кстати, это я сделала Эдику предложение, все житейские инициативы в нашей жизни исходили от меня,
Эдик был великим ученым. Это истина, и не нужно с ней спорить даже взглядом. Я знаю, что он был великим, так же точно, как физик знает, что все тела притягиваются друг к другу, а сила тока в проводнике зависит от сопротивления. Эдик занимался наукой, в которой я ничего не понимала. Я не понимала частностей, но знала главное — Эдик мне рассказывал, а я слушала, как слушает тихое озеро, к которому приходит отшельник, чтобы бросить в темную воду камешки своих мыслей. Я даже могу при случае повторить многое из того, что рассказывал мне Эдик, только не нужно требовать от меня объяснений, если какая-нибудь фраза покажется вам лишенной смысла.
Эдик занимался природой времени, написал на эту тему десяток научных статей, вы их можете найти, если хотите — они опубликованы в Трудах института, а одна даже в «Вестнике Академии Наук». Это была его официальная тема, на самом деле Эдика интересовало не столько время само по себе, сколько иные уровни мироздания, более глубокие, чем наш, более сложно устроенные. Он много мне об этом рассказывал, я слушала и почти ничего не понимала, но было так захватывающе интересно… Неважно. Работа мужа вряд ли связана с литературой. И с его смертью.
Из своего романа Эдик никогда не читал мне ничего, не показывал написанного и не обсуждал. Как одна из комнат в замке Синей бороды, это была запретная для меня часть его жизни.
Ваш удивленный взгляд спрашивает: как же я, в таком случае, узнала страну моего мужа в опубликованном вами романе?
Все просто. Вы прекрасно знаете, как отнеслась к приказу мужа одна из жен — последняя — Синей Бороды. Для нее не было притягательнее объекта, чем запертая дверь запретной комнаты.
Конечно, мой муж не был Синей Бородой, и кроме меня, в его жизни не было ни одной женщины — это я знаю точно, несмотря на странные, по мнению разумной части общества, наши супружеские отношения. Иногда я оставалась у него ночевать, а в другие ночи он мог водить к себе кого угодно, и я не стала бы учинять ни дознаний, ни разборок. Это было не нужно, я всегда знала, чем он занят в каждый момент времени. А он знал, чем занималась я. Называйте это телепатией, интуицией, сродством характеров — как угодно, но это была истинная правда, мы даже устраивали эксперименты: проводили друг без друга несколько дней, и каждый из нас вел дневник — не за себя, а за другого. Я знала, когда Эдик вставал — обычно он просыпался в шесть, но бывало, если не нужно было присутствовать в институте, валялся в постели до восьми или девяти и думал над чем-нибудь. Я знала, когда он садился за стол, когда ехал на работу, с кем из коллег разговаривал — не знала о чем, но это для меня не имело никакого значения.
Мы никогда не обманывали друг друга, и я понимала, что в ту секунду, когда я открою запретную дверь и войду в потайную комнату, Эдик об этом узнает. Почувствует, поймет.
Я и не пыталась.
Но так получилось случайно. Я пришла домой — мы называли с ним домом обе наши квартиры, мою и его — и увидела рукопись, лежавшую на столе. Это было… сейчас вспомню точно… полтора года назад, весной, двадцатого или двадцать первого марта, в тот день в Латинской Америке — то ли в Колумбии, то ли в Парагвае — произошел переворот, об этом говорили по телевидению, Эдик всегда забывал выключал телевизор, и я, войдя в квартиру, увидела, как бесновалась ночная взбаламученная толпа. Хотела выключить, но увидела на столе раскрытую папку. Я подумала, что муж специально ее оставил, чтобы я могла прочитать, не отягощая себя мыслями о том, что вторгаюсь в запретную зону. Потом оказалось, что это не так, он просто забыл спрятать рукопись, когда взглянул на часы, понял, что опаздывает на работу, и заторопился… Обычно с Эдиком такого не случалось, и потому, вместо того, чтобы пройти мимо и заняться обычными делами, я вошла в оставленную открытой дверь запрещенной комнаты… склонилась над текстом, прочитала одно предложение, другое, пальцы сами начали перелистывать страницы, а взгляд перебегал от строчки к строчке.
Я знала, что у мужа есть литературный талант, но не представляла, что Эдик способен с такой точностью и вниманием к деталям воспроизвести наш роман, наши отношения — не в физическом мире, если вы понимаете, что я хочу сказать, а в мире духа, в мире человеческих связей. Элинор меньше всего похож на Москву — кому это знать, как не вам. Элинор выдуман, но люди, населяющие его, реальны более, чем любой из ваших прежних героев, которые ходят по московским улицам с узнаваемыми названиями, носят русские имена, но поступают не так, как поступал бы на их месте любой живой человек с нормальной, а не воображаемой психикой.
Я читала, и многое в наших отношениях становилось прозрачнее. И еще что-то я начала тогда понимать, смутно, вне сознания, проявилось это только сейчас, когда Эдика не стало… Я читала, впитывала — так же, как Эрнестина, вошедшая в запретную комнату Синей Бороды, и, так же, как ее, меня, естественно, застал за этим занятием муж.
Я так увлеклась, что не слышала, как он вошел, хотя и знала, что Эдик вот-вот вернется, ощущала его неожиданную тревогу и его желание от чего-то меня избавить.
Он не сказал ни слова, закрыл папку, спрятал в ящик, обнял меня и сказал: «Больше никогда так не делай». Я ответила: «Больше и ты не забывай это на столе».
Мы не вспоминали об инциденте довольно долго, но однажды — месяца через три — я спросила, потому что почувствовала настроение Эдика и знала, что он непременно ответит на мой вопрос: «Что ты станешь делать с рукописью, когда закончишь?» Я представляла, конечно, каким будет ответ, и потому слова Эдика не были для меня неожиданными. «Когда я ее закончу, — сказал он, — меня не станет. Это живет вместе со мной, и когда я дойду до последней страницы рукописи, закончится и моя жизнь».
Я восприняла его слова, как метафору, и спросила только: «А я? Если я умру раньше тебя, ты опишешь мои похороны на далекой планете?» Он посмотрел мне в глаза, помолчал и ответил: «Конечно. Но будет не так. Я уйду первым».
Эти его слова я тоже посчитала метафорой, и больше мы к этой теме не возвращались.
А потом… В один из вечеров я, как обычно, пришла к мужу после работы, собиралась остаться на ночь, мы об этом уже договорились, он сидел за компьютером, а я готовила ужин — как сейчас помню, нарезала огурцы для салата. И вдруг услышала голос Эдика, он говорил тихо и будто сам с собой. А может, даже не говорил — думал, и я слышала его мысли?