Дорога скорби
Шрифт:
Я сидел за столиком в углу, спиной ко входу, хотя на самом деле приходили немногие – большинство народу уходило после долгих разговоров и ленча. Я принял ибупрофен и стал терпеливо ждать. В моей профессии иногда приходилось часами ждать, пока хищники не покинут свои норы.
Дэвис опоздал и запыхался – явно бежал по лестнице, вместо того чтобы воспользоваться лифтом. Он с присвистом дышал за моей спиной, потом обошел столик кругом и опустил свои телеса на стул напротив меня.
Он наклонился вперед и протянул мне руку. Я сделал слабое движение навстречу. Дэвис вскинул
Он представлял собой тот случай, когда необыкновенно быстрый разум заключен в совершенно неподходящем теле. У него были толстые щеки, двойной подбородок, заплывшие глаза и маленький рот. Темные гладкие волосы не редели и не седели. Уши у него были прижаты к голове, шея – как у грузчика, костюм в розовую полоску обтягивал обширный живот. Я подумал, что ему затруднительно обозревать некоторые части своего тела. За исключением черепной коробки природа слепила его кое-как.
– У меня плохие новости, – сказал он.
– Что еще произошло? – вздохнул я. Хороших новостей вообще было немного.
– Эллис Квинт взял назад свое признание и вернулся к утверждению "невиновен".
– Взял назад? – воскликнул я. – Как можно взять назад признание?
– Очень легко. – Дэвис усмехнулся. – Квинт говорит, что был вчера потрясен смертью своей матери и что его слова о чувстве вины были неверно истолкованы. Точнее, его адвокаты оправились от шока и передумали. Они явно знают, что вы не смогли опровергнуть алиби Эллиса Квинта в ту ночь, когда было совершено нападение на жеребца в Нортгемптоншире, и думают, что смогут прекратить дело о жеребце Брэккенов, несмотря на "Лендровер" и подробные свидетельские показания, так что они ведут дело к полному оправданию, а не к психиатрическому лечению, и, должен вам с сожалением сказать, близки к успеху.
Он мог не говорить мне, что моя репутация никогда не восстановится, если Эллис выкрутится.
– Если бы я был государственным прокурором по этому делу, то меня бы отстранили за разговоры со свидетелем. Как вам известно, я старший адвокат палаты, в которой работает прокурор по делу Эллиса Квинта. Я виделся с ним и обсуждал это дело. Я могу абсолютно свободно говорить с вами, хотя, вероятно, некоторые могут счесть это неосторожностью.
Я улыбнулся.
– Ну тогда до свидания.
– Я не могу обсуждать с вами дело, по которому мне может случиться допрашивать вас как свидетеля. Но, конечно, я не буду вас допрашивать. Кроме того, мы можем разговаривать о чем-нибудь другом. Например, о последней партии в гольф.
– Я не играю в гольф.
– Не будьте бестолковым, дружище. Вы хорошо схватываете.
Его глаза блеснули из-под нависших век.
– Я видел рапорт, который вы направили в Королевскую прокуратуру.
– В Королевскую прокуратуру?
– Вот именно. Я поговорил с одним своим приятелем. Я сказал, что ваш рапорт поразил меня как своей основательностью, так и твоими выводами и заключениями. Он сказал, что я не должен удивляться. Он сказал, что вся верхушка Жокейского клуба прислушивается к каждому вашему слову. А примерно год назад вы внесли ясность одновременно в два крупных дела,
– В мае прошлого года, – сказал я. – Вы это имеете в виду?
– Полагаю, да. Он сказал, что у вас был помощник, которого больше не видно. При вашей работе нужен помощник.
– Чико Барнс?
Он кивнул.
– Да. Что-то в этом роде.
– Он женился, – сказал я. – Его жене не нравится то, чем я занимаюсь, так что он ушел. Он преподает дзюдо. Я продолжаю с ним встречаться он дает мне уроки дзюдо, но я не могу требовать от него другой помощи.
– Жаль.
– Да. Он был хорош. Отличный товарищ и способный.
– И его напугали. Вот почему он ушел.
Я был совершенно спокоен.
– Что вы имеете в виду? – спросил я.
– Я слышал. – сказал он, внимательно глядя мне в глаза, – что его избили чем-то вроде цепи, чтобы он не помогал вам. Чтобы он вообще не занимался расследованием. И это сработало.
– Он женился, – сказал я.
Дэвис Татум откинулся на спинку своего стула, который скрипнул под его тяжестью.
– Я слышал, – сказал он, – что вам тоже досталось и во время доклада руководители Жокейского клуба попросили вас снять рубашку. Говорят, что они никогда ничего подобного не видели. У вас все тело, все плечи были черными от синяков, в ужасных красных полосах. И вы, пряча это все под рубашкой, спокойно объясняли им, как и почему на вас напали, и что один из них, который все это и устроил, – негодяй.
– Кто вам все это рассказал?
– У меня есть уши.
Мысленно я непечатно выругался. Шесть человек, которые видели меня в тот день без рубашки, обещали никогда об этом не рассказывать. Они хотели скрыть ту мерзость, которую я обнаружил в их стенах, и ничто меня так не радовало, как это молчание. Тогда мне было плохо. Я не хотел, чтобы мне об этом постоянно напоминали.
– И где же вы это услышали? – спросил я.
– Не будьте ребенком, Сид. В клубах... в "Баксе", "Турфе", "Гэррике"... там упоминают о таких случаях.
– И как часто... там об этом упоминают? Сколько раз вы слышали эту историю?
Он помолчал, словно советовался с каким-то внутренним голосом, потом сказал:
– Один раз.
– Кто вам рассказал?
– Я дал слово.
– Кто-то из Жокейского клуба?
– Я дал слово. Если бы вы дали слово, вы бы мне сказали?
– Нет.
Он кивнул.
– Я расспрашивал о вас. И вот что мне сказали. Сказали по секрету.
Если это вас так волнует – я больше ни от кого не слышал этой истории.
– Волнует. Это может подать пример другим подонкам.
– А что, на вас регулярно нападают?
– Нет. Физически меня с тех пор пальцем не тронули. – До вчерашнего вечера, подумал я. – Если же говорить о моральных нападениях... Вы читаете газеты?
– Это оскорбительно. – Дэвис Татум вертелся на своем стуле, пока не подозвал бармена. – Джин с тоником, пожалуйста, а вам, Сид?
– Скотч. Воды побольше.
Бармен принес стаканы и поставил их на белые круглые подставки.
– За здоровье, – провозгласил Татум, поднимая свой стакан.