Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)
Шрифт:
Минувшей зимой за участие в студенческих беспорядках пострадал брат Мани Фейгель – студент Петербургского университета Матвей Фейгель. Все мы, Манины подруги, и Леня с товарищами очень любим Матвея. Он для нас не только «брат нашей Мани», но и прежде всего «наш Матвей». Каждый приезд Матвея домой на каникулы – праздник для всех нас. Такой он умница, наш Матвей, так много знает, такой по-доброму веселый, никогда не унывающий, такой смешной со своим любимым словечком «чудно-чудно-чудно». И вдруг минувшей зимой его сперва арестовали, а затем исключили из университета и выслали из Петербурга.
– Началось у нас все с того, –
– Конечно, очень неприлично безобразничать на празднике, правда? – продолжает Матвей и корчит очень смешную строгую гримасу, словно передразнивает какое-то начальство. – Но стерпеть безропотно, без скандала арест наших товарищей мы тоже не могли. И вот, представьте себе, актовый зал Петербургского университета. Торжественная обстановка – высшее начальство, приглашенные – представители власти и светила науки! Ректор наш, профессор Сергеевич, – человек почтенного возраста, но никем из честных людей не уважаемый, как крайний правый! – поднимается на кафедру для доклада, бледный и взволнованный (знает кошка, чье мясо съела!). Секунда сосредоточенной тишины. Сергеевич раскрывает рот, чтобы заговорить. И вдруг буря свистков, криков: «Долой Сергеевича! Вон Сергеевича!» Это студенты начали свой концерт. Шум, рев, крики! Сергеевич на кафедре все еще пытается заговорить, да где там. Видно только, как он раскрывает и закрывает рот, ни одного слова не слышно.
А мы стараемся: свистим, орем. В общем, как говорится, бушевали – не гуляли… Поработали, можно сказать, на славу. Чудно-чудно-чудно! Весь синклит гостей – начальство, профессора – в полном смятении покидает актовый зал. Праздник испорчен, торжественный акт сорван… И вся толпа студентов с революционными песнями выходит из университета на улицу… Хорошо! Умирать не надо! Вот тут, – и Матвей с огорчением почесывает затылок, – на улице пошла уж музыка не та: веселого стало меньше. Петербургский университет находится, понимаете, на Васильевском острове. Острова – они ведь со всех сторон окружены водой. Это не я выдумал, это география уверяет… Для того чтобы попасть в город, существует несколько мостов и пешеходный переход по замерзшей Неве. Ну и, конечно, у каждого моста и у перехода студентов предупредительно встретили казачьи нагайки и «селедки» городовых. Побито нас тут было немало. Многих арестовали, развезли по тюрьмам и арестным домам…
Вот тогда был арестован и Матвей. Его исключили из Петербургского университета и выслали на родину, в наш город, под надзор полиции. Матвей не унывал, хотя положение его было очень тяжелое. Он много читал, давал уроки, помогал отцу с матерью. Охотно проводил время с нами, ребятами, пел с нами злободневные песни, которых много появилось тогда среди студентов. В особенности пародийный гимн «Бейте!», обращенный к усмирителям с нагайками и «селедками», – подражание
Только минувшей осенью Матвея приняли в Киевский университет. И он уехал в Киев. Очень радовались мы за нашего Матвея.
– Ох, разбойник! – говорил папа, прощаясь с уезжавшим Матвеем. – Постарайся хоть в Киеве усидеть на месте!
– Ох, Яков Ефимович! – ответил ему в тон Матвей, блестя глазами. – Умный вы, хороший человек, а не понимаете: как удержаться, когда вокруг бушует буря? А ведь бури-то, ей-богу, не я выдумал!
– Но ты их любишь! Ты сам ищешь их, беспутная голова!
– Это вы должны понимать, Яков Ефимович. Вы сами драчливый человек!
Нынешней зимой студенческие беспорядки и волнения вспыхнули необыкновенно сильно, охватили сразу несколько университетов и шли, нарастая и усиливаясь.
Как всегда, когда в стране происходят большие события, к нам в дом приходят вечером всякие люди – поговорить, расспросить, не слыхали ли мы чего, рассказать о том, что им самим удалось услыхать. Ведь мы живем в провинции, в нашем городе нет высшего учебного заведения, мы далеко от столицы и университетских городов. Даже из газет узнаем мы лишь немногое: на газетах – намордник царской цензуры. До нас доходят только слухи, обрывки слухов. Кто-то кому-то о чем-то рассказал, кто-то кому-то о чем-то написал в письме… Люди на все лады перебирают и тасуют эти скудные сведения, стараясь докопаться до правды.
Одним из первых приходит к нам всегда в такие дни доктор Финн, папин товарищ по Военно-медицинской академии. Папа говорит о нем, что Финн переживает все события «вопрошающе»: у него нет своих готовых представлений о том, что происходит, своих решений или предложений, – у него есть только вопросы: почему такое? зачем это? чем это может кончиться?
Конечно, и сейчас приходит вместе с другими доктор Финн. Мрачный, как факельщик из погребальной процессии.
– Там неспокойно! – зловеще гудит он. – Там очень неспокойно… Почему?
– Перестань, Финн! – сердится папа. – Пей чай. Не ухай как сова!
– Хорошо. Я буду пить чай… Спасибо, Елена Семеновна… Но там все-таки очень неспокойно…
Папа пристально вглядывается в доктора Финна:
– Знаешь, Финн, ты не простая сова. Ты такая сова, которую обучили арифметике, таблице умножения. И ты ухаешь: «Дважды два – четыре, студенческие беспорядки – это очень неспокойно». Ты бы что-нибудь новое сказал!
– Откуда мне знать новое? – обижается доктор Финн. – Что я – гадалка? Я знаю только то, что везде студенческие беспорядки. И это очень грозно!