Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами
Шрифт:
Грибунины в новых условиях окончательно разработали свою "линию поведения": "Сидим пока тихо, слава Богу, с голоду не умрем. Если белые верх возьмут, втихаря с коммунарской кассой бежим и устраиваемся где-нибудь, где нас никто не знает, и искать не будут. Если же красные начнут пересиливать... Тогда все иначе, тогда надо будет о возобновлении борьбы срочно думать". Из повседневных задач Лидию больше всего нервировало то, что дети не могут посещать школу. Лидия сама, как могла занималась с сыновьями, но понимала, что полноценно школу заменить не может. Она очень боялась, что ее дети останутся неучами и в будущем им при любой власти тяжело будет выбиться на "верх"...
Затаился в своей страховой конторе в Усть-Каменогорске и Бахметьев. И не только активность белых на фронтах сковывали его деятельность, как руководителя уездного большевистского подполья. После памятного разговора в Усть-Бухтарме со станичным атаманом Фокиным, Павел Петрович все чаще стал задумываться над вопросом: действительно,
Сам же Павел Петрович, по натуре человек сугубо семейный, очень долго не имевший сведений о жене и детях... Так вот он, решил воспользоваться тем, что Урал тоже вошел в "империю Колчака" и отправил письмо в Екатеринбург. Отправил на удачу по старому адресу еще в марте, не надеясь получить ответ. Но случилось чудо, в мае ответ пришел. Жена писала, что она и дети живы и здоровы, но живут крайне тяжело, боятся, что на них могут донести, как на семью большевика, комиссара. К тому же белые грозят, что как только укрепятся на фронтах, начнут "выковыривать" укрывшихся в тылу недобитых большевиков и членов их семей. Но особенно жена жаловалась на трудности с пропитанием, что зиму еле пережили, дети по многу раз болели. Если бы это письмо попало в колчаковскую контрразведку... К счастью, обошлось. Работу почты в "колчакии" наладили, а вот контрразведке было не до писем частных гражданских лиц. Жена же явно давала понять, что еще одну зиму в голодном, разоренном Екатеринбурге она с детьми может и не пережить, ибо сейчас на огороде сажать нечего, нет никаких семян. Чем тогда жить, ведь на работу она устроиться никак не может, сразу начнут выяснять кто она... И опять, если бы не тот разговор с Фокиным, не решился бы Павел Петрович вызывать семью к себе. Но он уже не мог не думать о близких, об их жизни и здоровье, все остальное как-то незаметно отошло на второй план, даже руководство уездным подпольем. Бахметьев в конце-концов полностью осознал конструктивность позиции Тихона Никитича Фокина. Как получил письмо, Павел Петрович в тот же день написал жене ответное, и в нем подробно объяснил, как добраться до Усть-Каменогорска. Именно здесь в хлебном, относительно спокойном месте голодная смерть не грозила никому. Здесь как в гавани бурю можно было пережить лихолетье.
ГЛАВА 17
После боя под Андреевкой Анненков развернул бурную деятельность по подготовке нового наступления на "Черкасскую оборону" и окончательного уничтожения этого укрепленного района красных, не дававшего возможности начать широкомасштабное наступление на южное Семиречье. Уже в мае Партизанская дивизия имела в своем составе три отдельные бригады. Стрелковая бригада состояла из 1-го и 2-го стрелковых партизанских полков, ядро которых образовали семиреченские и сибирские казаки-пластуны, а также манжурского охранного батальона, набранного из китайцев-хунхузов, наемников, пришедших в Россию воевать за деньги. Отдельная кавалерийская бригада включала полки "Черных гусар" и "Голубых улан" и кирасирский, отдельная казачья бригада - Атаманский, Оренбургский и Усть-Каменогорский полки. Формировался и конно-киргизский полк, состоявший из киргизов сторонников партии Алаш-орда. Общая численность дивизии достигла десяти тысяч штыков и сабель.
Время было пахать и сеять, но железная дисциплина, обусловленная большим количеством добровольцев и страхом смерти за дезертирство, удерживала от оного даже тех, кто не был фанатично "влюблен" в брата-атамана. Как бы в награду за это, давая отступного, Анненков сквозь пальцы смотрел на случаи грабежа и насилий.
А Семипалатинск, все это время, пока Анненков воевал и формировал свои войска жил вольготной тыловой жизнью с балами, театральными постановками, кинематографом, ресторанными и трактирными гуляниями до глубокой ночи, мимолетными флиртами и настоящей любовной привязанностью... Приехав в город, атаман прежде всего "взнуздал" расслабившихся своих. Вызвал тыловиков, потом контрразведчиков, чинов команды пополнения... Никто не оправдал его ожиданий. Тыловики собрали меньше ожидаемого продовольствия и фуража, контрразведчики, вместо рапорта о раскрытии и ликвидации большевистских подпольных организаций и конкретных большевиков, жаловались, что местная тюрьма не вмещает всех арестованных. Они высказали пожелание, чтобы часть не особо "важных" заключенных отправить баржами в Усть-Каменогорск, где в крепости имелись вместительные казематы. Данное пожелание атаман удовлетворил, хоть это и предполагало нервотрепные переговоры со управлением 3-го отдела, в ведении которого находилась усть-каменогорская тюрьма. Команды пополнения тоже не порадовали, ибо ресурсы по привлечению новых добровольцев в казачьих станицах и поселках от Павлодара до Семипалатинска были фактически исчерпаны. Такая же ситуация сложилась и в равнинных казачьих поселениях в районе Уст-Каменогорска, о чем докладывал вызванный оттуда начальник тамошней команды пополнения. А вот каково положение в горных станицах усть-каменогрского уезда ему было неизвестно, туда не добралась ни одна из посылаемых команд, если не считать зимнюю поездку хорунжего Степана Решетникова.
Когда все первостепенные дела были решены, атаман уединился в кабинете с недавно вернувшимся из краткосрочной командировки в ставку Верховного ВРИД начальника штаба Сальниковым над большой картой Урала и Поволжья. На ней флажками был отмечен Восточный фронт колчаковских армий. Сальников с карандашом в руке чувствовал себя здесь как рыба в воде. Вот так он любил "воевать", в кабинете у карты, в хорошо подогнанном у местного портного мундире, докладывать положение на фронтах... до которых много сотен верст, и потому не слышно ни свиста пуль, ни разрывов снарядов, не говоря уж о крови, развороченных человеческих телах, вони, грязи... Штабс-капитан докладывал:
– Сибирская армия генерала Гайды, развивая наступление от Перми, взяла Сарапул, Ижевск, Воткинск и вышла на линию Болезина, Можга, Елабуга. Западная армия генерала Ханжина овладела Уфой и продвинулась до Чистополя, на своем правом фланге, и до Шарлыка на левом. Я подсчитал расстояние и получается, что передовым частям Западной армии до Самары осталось не более ста верст...
Затем, поочередно следовал доклад о действиях Южной армейской группы, оренбургских и уральских казачьих армий. Анненков внимательно, с охотничьим азартом следил за тем, как конец карандаша перемещается по карте. Последовало несколько уточняющих вопросов, затем вопрос с ревностными нотками:
– А генерал Каппель... я слышал, он в прошлом году в армии КОМУЧа блестяще воевал, почему о нем ничего не слышно?
– Дело в том, что в Омске ему не совсем доверяют, он же долго воевал под знаменами эсеровского руководства, этого самого КОМУЧа. По той же причине не пользуются полным доверием ижевская стрелковая дивизия генерала Молчанова. По моим сведениям Каппель сейчас занимается формированием резервного корпуса, - отвечал Сальников.
– Ясно, завидуют и потому на передовую не пускают, боятся что он всех опередит и Москву займет,- атаман усмехнулся.- А Гайда, я слышал, он бывший австрийский военфельдшер и совсем молод?
– Так точно, ему двадцать восемь лет, он чех, служил фельдшером в австро-венгерской армии, попал в плен, а во время выступления чехов против большевиков сумел выдвинуться, одержал ряд побед, после которых уже Верховный доверил ему Сибирскую армию,- голос Сальникова, когда он описывал "карьеру" Гайды звучал пренебрежительно.- Хотя, знаете, есть и другие слухи, не знаю достоверные или сплетни, что никогда он не служил у австрияков и фельдшером не был, а в Россию попал из Сербии, будучи офицером, не то сербской, не то черногорской армии.
– Так оно или нет, но именно этому чешскому фельдшеру доверили командовать армией в шестьдесят тысяч штыков и сабель, а не генералам выпускникам академии генерального штаба, которых в ставке Верховного пруд пруди, - довольно резко отреагировал на тон Сальникова атаман. Видя, что штабс-капитан покраснел и смутился, Анненков продолжил уже примиряющим тоном.
– А как вы думаете, Алексей Львович, Сибирская и Западная армии действительно могут уже в этом году взять и Москву и Петроград?- Анненков в очередной раз, как бы забыл о ритуалах им самим введенных в его дивизии и вел себя в отношении собеседника-офицера, как и подобало офицеру русской армии, обращаясь на "вы" и по имени отчеству.