Дорога в рай
Шрифт:
— Не говорите глупостей, — сказал доктор.
— Делайте, что я вам говорю. Зашивайте ее.
Клоснер сжимал в руках топор и говорил тоном, в котором слышалась угроза.
— Не будьте глупцом, — сказал доктор. — Не стану же я зашивать дерево. Хватит. Пошли.
— Значит, вы не будете зашивать дерево, потому что не можете?
— Разумеется, нет.
— В вашем чемоданчике есть йод?
— А если и есть, то что из того?
— Тогда замажьте рану йодом. Ему будет больно, но ничего не поделаешь.
— Теперь вы послушайте, — сказал доктор и снова повернулся, показывая всем своим видом, что собирается уйти. — Не будем валять дурака. Вернемся в дом, а там…
— Обработайте рану йодом.
Доктор заколебался. Клоснер по-прежнему держал в руках топор. Он решил, что лучшее, что можно сделать, —
— Хорошо, — сказал он. — Я обработаю ее йодом.
Он сходил за своим черным чемоданчиком, лежавшим на траве ярдах в десяти, открыл его и достал пузырек с йодом и вату. Подойдя к дереву, он открыл пузырек, вылил немного йода на вату, наклонился и начал протирать ею рану. При этом он искоса поглядывал на Клоснера, который неподвижно стоял с топором в руках и в свою очередь следил за ним.
— Смотрите, чтобы йод попал внутрь.
— Разумеется, — сказал доктор.
— Теперь обработайте еще одну — ту, что повыше!
Доктор сделал так, как ему сказали.
— Ну вот, — сказал Скотт. — Теперь все в порядке.
Он выпрямился и с серьезным видом осмотрел свою работу.
— Все просто отлично.
Клоснер приблизился и внимательно осмотрел раны.
— Да, — сказал он, медленно кивая своей большой головой. — Да, все просто отлично. — Он отступил на шаг. — Вы придете завтра, чтобы осмотреть их?
— О да, — ответил доктор. — Разумеется.
— И еще раз обработаете их йодом?
— Если понадобится, то да.
— Благодарю вас, доктор, — сказал Клоснер и снова закивал головой.
Выпустив из рук топор, он улыбнулся какой-то безумной, возбужденной улыбкой. Тогда доктор быстро подошел к нему, осторожно взял его за руку и сказал:
— Нам нужно идти.
Они молча вышли из парка и, перейдя через дорогу, направились к дому.
Nunc dimittis [49]
Уже почти полночь, и я понимаю, что если сейчас же не начну записывать эту историю, то никогда этого не сделаю. Весь вечер я пытался заставить себя приступить к делу. Но чем больше думал о случившемся, тем больший ощущал стыд и смятение.
Я пытался (и, думаю, правильно делал) проанализировать случившееся и найти если не причину, то хоть какое-то оправдание своему возмутительному поведению по отношению к Жанет де Пеладжиа. При этом вину свою я признаю. Я хотел (и это самое главное) обратиться к воображаемому сочувствующему слушателю, некоему мифическому вы, человеку доброму и отзывчивому, которому я мог бы без стеснения поведать об этом злосчастном происшествии во всех подробностях. Мне остается лишь надеяться, что волнение не помешает мне довести рассказ до конца.
49
Ныне отпущаеши. (лат.)От Луки, гл. 2, ст. 29 («Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром.»)
Если уж говорить по совести, то надобно, полагаю, признаться, что более всего меня беспокоят не ощущение стыда и даже не оскорбление, нанесенное мною бедной Жанет, а сознание того, что я вел себя чудовищно глупо и что все мои друзья — если я еще могу их так называть, — все эти сердечные и милые люди, так часто бывавшие в моем доме, теперь, должно быть, думают обо мне как о злом, мстительном старике. Да, это задевает меня за живое. А если я скажу, что мои друзья — это вся моя жизнь, все, абсолютно все, тогда, быть может, вам легче будет меня понять.
Однако сможете ли вы понять меня? Сомневаюсь, но, чтобы облегчить свою задачу, я отвлекусь ненадолго и расскажу, что я собой представляю.
Гм, дайте-ка подумать. По правде говоря, я, пожалуй, являю собою особый тип — притом, заметьте, редкий, но тем не менее совершенно определенный, тип человека состоятельного, привыкшего к размеренному образу жизни, образованного, средних лет, обожаемого (я тщательно выбираю слова) своими многочисленными друзьями за шарм, деньги, ученость, великодушие и — я искренне надеюсь на это — за то, что он вообще существует. Его (этот тип) можно встретить только в больших столицах — в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, в этом я убежден. Деньги,
50
Рокингем — Гончарные мастерские в Англии, в Суинтоне, основаны в 1745 г. В 1825 г. продукция получила торговую марку «Рокингем».
Дж. Споуд (1754–1827) — английский мастер гончарного ремесла.
Уотерфорд — место в Ирландии, где производят хрусталь.
Венециан — ткань и тяжелый подкладочный сатин.
Шератон — стиль мебели XVIII в., по имени английского мастера Томаса Шератона (1751–1806).
Чиппендейл — стиль мебели XVIII в., по имени английского мастера Томаса Чиппендейла (1718–1779).
Поммар, монтраше — марки вин.
Таким образом, этот человек не только знаток, но, помимо всего прочего, он еще обладает и изысканным вкусом. Имеющиеся у него картины Констебля, Бонингтона, Лотрека, Редона, Вюйяра, Мэтью Смита не хуже произведений тех же мастеров, хранящихся в галерее Тейт, [51] и, будучи не только прекрасными, но и баснословно дорогими, они создают в доме весьма гнетущую атмосферу — взору является нечто мучительное, захватывающее дух, пугающее даже, пугающее настолько, что страшно подумать о том, что у этого человека есть и право, и власть, и стоит ему только пожелать, и он может изрезать, разорвать, пробить кулаком «Долину Дэдхэм», «Гору Сент-Виктуар», «Кукурузное поле в Арле», «Таитянку», «Портрет госпожи Сезанн». От самих стен, на которых развешаны эти чудеса, исходит какое-то великолепие, едва заметный золотистый свет, почти неуловимое сияние роскоши, среди которой он живет, двигается, предается веселью с лукавой беспечностью, доведенной едва ли не до совершенства.
51
Дж. Констебль (1776–1837) — английский живописец.
Р. П. Бонингтон (1801/2–1828) — английский живописец.
А. де Тулуз-Лотрек (1864–1901) — французский живописец.
О. Редон (1840–1916) — французский живописец.
Эд. Вюйяр (1868–1940) — французский живописец.
М. Смит (1879–1959) — английский живописец.
Тейт — национальная галерея живописи Великобритании.
Он закоренелый холостяк и, сколько можно судить, никогда не позволяет себе увлечься женщинами, которые его окружают, а некоторые еще и так горячо любят. Очень может быть (и на это вы, вероятно, обратили уже внимание), что ему присущи и разочарование, и неудовлетворенность, и сожаление. Как и некоторое отклонение от нормы.
Продолжать, думаю, нет смысла, Я и без того был слишком откровенен. Вы меня уже достаточно хорошо знаете, чтобы судить обо мне по справедливости и — смею ли я надеяться на это? — посочувствовать мне, после того как выслушаете мой рассказ. Вы даже можете прийти к заключению, что большую часть вины за случившееся следует возложить не на меня, а на некую даму, которую зовут Глэдис Понсонби. В конце концов, именно из-за нее все и началось. Если бы я не провожал Глэдис Понсонби домой в тот вечер, почти полгода назад, и если бы она не рассказывала обо мне столь откровенно кое-кому из своих знакомых, тогда это трагическое происшествие никогда и не случилось бы.
Если я хорошо помню, это произошло в декабре прошлого года; я обедал с четой Ашенденов в их чудесном доме, который обращен фасадом на южную границу Риджентс-парк. Было довольно много народа, но Глэдис Понсонби, сидевшая рядом со мной, была единственной дамой, пришедшей без спутника. И когда настало время уходить, я предложил проводить ее до дома. Она согласилась, и мы отправились в моем автомобиле; но, к несчастью, когда мы прибыли к ней, она настояла на том, чтобы я зашел в дом и выпил, как она выразилась, «на дорожку». Мне не хотелось показаться чопорным, поэтому я последовал за ней.