Дорога в снегопад
Шрифт:
– А вот это чьи фотографии? – указала Кира на стену.
– Эти? – обернулся батюшка. – Это схиархимандрит Макарий. Тот самый, что возрождение Оптиной предсказал. Да и много еще чего.
Матушка, которую звали Ольга, молча стояла, прислонившись к притолоке, и, плотно сомкнув губы, внимательно смотрела на Киру. Как-то по-женски она видела, что Киру гнетет что-то и видела нежелание мужа откликаться на этот неявно выраженный зов. И действительно, он снова взялся за свою гитару.
– Лень писать, лень читать, лень для Бога прозревать, – спел батюшка, – лень творить молитву, лень продолжить битву. Лень любить, лень прощать,
Неожиданно он отложил инструмент и обратился к Сергею, дотоле скромно вкушавшему угощение и не мешавшему ни беседе отца Геннадия с Кирой, ни его исполнительскому искусству.
– Нет, ты послушай меня, – глаза его зажглись каким-то принципиальным огнем. – Он что делает, а? Его надо остановить!
Сергей, склонившись над тарелкой, сосредоточенно и как бы виновато молчал.
– Кого надо остановить? Почему остановить? – вмешалась Кира и сама испугалась своей смелости.
– Потому что он девушек в Турцию продает, местных девушек отправляет за границу, – торопливо объяснил ей батюшка и снова принялся гневно убеждать Сергея:
– Это мерзавец, настоящий негодяй! Его надо остановить!
– Как же остановить, батюшка? – неуверенно пробормотал Сергей. – Традиционными способами, что ли? Или как?
Такой вопрос неожиданно поставил в тупик и самого отца Геннадия.
– Надо найти средство, – молвил он наконец, и Сергей погрузился в глубокую задумчивость.
Резкий, тревожный звук дверного звонка отвлек, прервал этот разговор. Матушка ввела в комнату какого-то смущенного паренька, и они с отцом Геннадием удалились куда-то вглубь дома.
– Идут люди к батюшке, – прокомментировал Сергей, – и днем и ночью.
Но задумчивая рассеянность не покидала его полноватого лица, которое даже как-то покраснело.
– Да-а, загадал вам батюшка загадку, – осмелилась подать голос Кира.
– Ох, искушение, – вздохнул Сергей и поднял на Киру глаза, в которых проглянула неподдельная мука. – Зло ведь злом не искоренишь.
– Но есть же тогда милиция, наверное. Если все об этом знают.
– Да есть-то она есть, – неопределенно произнес Сергей и спросил вдруг:
– А какая, по-вашему, главная добродетель?
– Думаю, что смирение, – немного помедлив, ответила Кира.
– Смирение – это великая добродетель, – согласно кивнул он. – Но есть одна, которая еще нужнее и главнее.
Некоторое время он выжидательно смотрел на Киру, и она наконец сдалась.
– Рассудительность.
Кира принялась обдумывать это несколько неожиданное заявление.
– Это каноническое мнение? – уточнила она.
– Это мне в монастыре сказал монах один, Илья… Вот в Старом Почепе, недалеко тут от нас, проституцию извели недавно, ну, мамок там, сутенеров – всех закрыли… Ну, посадили, в смысле. Хорошо вроде… А девочки все из неблагополучных семей: у кого родители пьющие, у кого вообще их нет. Сидят по домам злые на оперов, заработать негде им теперь.
– Ну, – заметила Кира, – здесь-то немного другая ситуация.
– Другая, – подтвердил Сергей и вздохнул еще глубже. – А умом раскинуть все равно надо… Ну да чего голову ломать, Господь управит.
Кире постелили в отдельной крохотной горнице с таким обилием перин, что страшно было залезать на кровать из-за опасения непременно сверзиться вниз с этой стопки. Но перины послушно утонули под тяжестью тела, и Кира устроилась. В окошко ей был виден ствол толстенной, богатырской березы, и черная капа, прилепившаяся как раз на уровне окна, казалась гигантской улиткой. По мере того как дрема овладевала ей, Кире казалось, что улитка эта передвигается по стволу то ниже, то выше, и даже мерещились ей шевелящиеся рожки. Где-то в доме тикали ходики, и их отчетливый звук только усугублял тишину. Было душно, жар натопленных печей стоял крепко, как мороз. В небе, сколько было видно Кире, происходили какие-то движения, и иногда полная луна, похожая на антоновское яблоко, скакала в черных космах туч. И оттого что луна была похожа на яблоко, Кире казалось, что весь дом пропитан пряным запахом свежих, выстуженных яблок. «Пряный запах яблок, – мерцала у нее вялая, ленивая мысль. – Пряная какая осень!»
Заснуть окончательно у нее не получалось. То ей казалось, что где-то в вязких полях разворачивается автомобиль и свет его фар равномерно, угловато скользит по стенам комнаты. То ей вспоминался Кашгар, особенно почему-то коврик, который они купили с Алексеем, и вспоминался его узор, изображавший сказочное дерево жизни Ним, а сама она себе казалась волшебной птицей, знающей нечто такое, что можно знать, чем можно обладать только сидя на дереве жизни, цепко зажав костистыми лапами одну из его ветвей. Кире хотелось свободы и полета, ей хотелось разжать лапы и оторваться от дерева жизни, но ничего не выходило из этой затеи, и она по-прежнему владычествовала в кроне, и с тем особенным оттенком страха, который ощутим только во сне, к ней приходила мысль, что она всего лишь узор на ковре и никуда ей не взлететь, а до века слушать тихий говор розовых веток, и сама в конце концов становилась этой мыслью.
И только перед самым уже рассветом она забылась коротким сном, который хотя и был отягощен сновидением, все же освежил ее и дал ей силы пережить следующий день. Ей вдруг приснилась белка, которую они с Алексеем видели летом в вольере у церкви в Крылатском, когда встретились первый раз после его приезда. Белка была какого-то необычного размера; больше похожая на крысу, чем на белку, она крутилась в колесе, но останавливалась то и дело и смотрела тогда на Киру цепкими, пытливыми, чуть припухшими, чуть раскосыми глазками, похожими на слюдяные бусинки, и Киру томил этот взгляд странного существа, а когда оно снова начинало движение в колесе, колесо раскручивалось все быстрее, и быстрее, и быстрее, и ось его начала наконец скрипеть, скрипеть, металлически скрежетать, и не было способа изгнать из сознания этот резкий, настойчивый и неприятный звук…
Разбудили ее звуки клаксона прибывшего эвакуатора. Она быстро привела себя в порядок и вышла в ту комнату, где давеча трапезничали. На газовой плите посвистывал чайник, и Ольга уже хлопотала в кухне.
Перед дальней дорогой за стол усадили и водителя эвакуатора. Это был плотно сбитый, бодрый мужчина лет пятидесяти с грубоватыми чертами лица, которые, однако, слагаясь вместе, создавали довольно приятный образ какой-то мягкой, бывалой мужественности. К завтраку вышел и отец Геннадий. Кира то и дело поглядывала на фотографии пожилых монахов и расстроенно думала о том, что предчувствия подвели ее и эта случайная заминка, которая показалась ей вовсе не случайной, так и не разрешила ее сомнений.