Дорога ветров
Шрифт:
— Я могу отказаться, — парировала Хильди. — Наотрез. И вы ничего не сможете поделать.
— Она откажется наотрез, — повторил Харл.
— Не откажется, — отозвался Харчад.
— Да пусть отказывается, если хочет, — сказал Харл. — Все равно брак будет заключаться по доверенности. Мы же не можем ждать, чтобы Литар ехал в такую даль. Отказывайся, милочка,— разрешил он Хильди.— Отказывайся, сколько хочешь, если так тебе будет приятнее. Нас это не смутит. — Он снова пошевелил пальцами ног.
Хильди сжала зубы,
— Литара мой отказ может смутить. Харл захохотал во весь голос, и даже по лицу Харчада скользнула улыбка.
— Ну, так его недовольство падет на тебя, не так ли? — сказал Харл. — Меня это не пугает!
Он откинулся в кресле и ухмыльнулся.
— Ладно,— сказала Хильди.— Не говорите потом, что я вас не предупреждала.
Она резко повернулась и удалилась, держа спину очень прямо, а подбородок — очень высоко и сдерживая слезы, пока не прошла мимо слуг и охранников. А потом она побежала. Ей нужно было срочно найти Йинена. Он был единственным добрым человеком во всем дворце.
Хильдрида не смогла его отыскать. Она утерла слезы рукавом и мрачно принялась разыскивать его повсюду, наверху и внизу, пока не спустилась в кухню. Там сыпали проклятьями повара. Хильди обнаружила, что Навис все-таки дал себе труд отменить пир. Она разозлилась еще сильнее. Подумать только — из всего, что она ему сказала, он прислушался только к этому! Ей хотелось кусаться и что-нибудь порвать. Она гневно удалилась к себе, пытаясь решить, что будет лучше рваться: простыня или штора.
Йинен оказался у нее: он по-прежнему сидел, примостившись на подоконнике. К этому времени он уже совсем расстроился. Хильди стало немного стыдно, ведь она совершенно забыла, что велела ему ждать ее здесь.
— Хильди, — жалобно проговорил он, не успев заметить ее состояния, — почему все так ужасно?
— А сам не соображаешь почему? — огрызнулась она.
Она схватила покрывало с кровати, крепко взялась за края — и рванула. Оно подалось с весьма приятным треском.
Йинен округлил глаза. Он уже жалел о том, что заговорил. Но теперь ему нужно сказать что-то еще, иначе Хильди набросится за него за то, что он сидит тут, как немой дурачок.
— Да, — сказал он. — Это потому, что никто даже не притворяется, будто им жаль, что дед умер.
— До чего ты прав! — зарычала Хильди. И она аккуратно и даже с удовольствием оторвала от покрывала длинную полосу.
Йинен встревожено наблюдал за ней — и продолжал говорить:
— Все больше жалеют о том, что праздник испорчен. И твердят насчет дурных примет. А самое ужасное, — поспешно добавил он, видя, что Хильди берется за следующую полосу, — так это то, что мне тоже деда не жалко. Я потрясен, огорошен, но мне вовсе не жаль его. И из-за этого мне кажется, будто я — плохой.
Хильди оторвала вторую полосу. А потом принялась за третью, подняв кулаки и расставив
— Плохой! Что за глупости! Дед был отвратительным стариком, и ты это знаешь! Если кто-то что-то делал не так, как ему хотелось, Хадд приказывал его убить — или судил за предательство, если это был знатный человек. — Она довела третью полосу до кромки и с силой рванула, чтобы справиться и с ней, а потом принялась за четвертую. — Единственные, кто осмеливался с ним спорить, это были другие графы, и он с ними постоянно ссорился. С чего тебе его жалеть? И все равно, — прибавила она, отрывая четвертую полосу,— меня затошнило, когда дядя Харл назвал его мерзким стариканом.
Йинену показалось, что Хильди начинает остывать, и он решился улыбнуться.
— Но его так все называли!
— Жаль, что я не знала, — отозвалась Хильди. — Я бы так ему и сказала.
Йинен заключил, что она уже почти успокоилась.
— Хильди, — сказал он, — это было хорошее покрывало.
Покрывало действительно было хорошим. Оно было синим и золотым, и на нем был узор в виде роз. Холандские вышивальщицы работали над ним почти месяц. После того как Хильди оторвала четыре полосы, от него осталась неровная мятая тряпка длиной в три локтя.
— А мне наплевать! — заявила Хильди. Ее гнев вспыхнул с новой силой. Она схватила мягкий квадрат ткани и начала рвать его на мелкие куски. — Ненавижу хорошие вещи! — бушевала она.— Нам дают красивые покрывала, позолоченные часы, яхты, но не из любви или в порыве заботы. Они думают только о том, можно ли нас использовать в своих целях!
— Меня вообще никто не собирается использовать,— проговорил Йинен.
На самом деле это и было причиной его уныния, но прежде он не решался в этом признаться.
Хильди возмущенно сверкнула на него глазами, и он весь сжался.
— Я убить их готова за такие мысли! — ярилась она.— Почему тебя вообще должны использовать? Ты — добрый! Ты — единственный добрый человек во всем этом мерзком дворце!
Йинен покраснел. Он был очень польщен, но ему хотелось бы услышать, что от него тоже может быть польза. А еще ему хотелось, чтобы Хильди поняла, что ему страшно, когда она сердится из-за него — так же сильно, как когда сердится на него.
— Я намерена дать им урок! — объявила Хильди.
— Они, наверное, и не заметят, — сказал Йинен. — Как бы мне хотелось, чтобы мы уехали и жили где-то в другом месте. Мне говорили, что отец предпочитает жить за городом. Как ты думаешь, если я его попрошу...
Хильди прервала его, пронзительно и гневно рассмеявшись:
— Иди и попроси об этом какую-нибудь статую в тронном зале! Она и то обратит на тебя больше внимания.
Йинен знал, что сестра права. Но теперь, когда он заговорил о том, чтобы уехать из дворца, он вдруг понял, что это — единственное, чего ему хочется.