Дорогами Чингисхана

Северин Тим

Основная часть нашего трансмонгольского похода должна была начаться через шесть недель после путешествия по Хэнтэю. За это время мы с Полом ненадолго съездили обратно в Лондон, чтобы проявить и оценить качество наших кинопленок и фотографий и кое-что приобрести, например побольше полароидных кассет и с полдюжины армейских спальных мешков, которыми я мог бы снабдить монгольскую конную группу. Потом мы вернулись в Улан-Батор и жили в гостях у Дока и его семьи в его трехкомнатной квартире на верхнем этаже одного из обшарпанных многоквартирных домов. Прежде правительство запрещало частным лицам принимать у себя иностранных гостей. Все туристы с Запада обязаны были жить в условиях квазикарантина в одной из двух унылых гостиниц Улан-Батора. Это означало, что за ними будут надзирать неусыпные глаза, завышенные гостиничные цены дадут значительную прибыль, а местные жители будут избавлены от соблазна получить оплату в иностранной валюте, хранить которую им запрещено. Док бы и не принял никакой платы, и поэтому мы преподнесли ему в подарок виски и рыболовные снасти, которые были встречены с радостью. В действительности большую часть нашего шестинедельного ожидания мы провели в обществе Байяра и веселой команды Монгольской киностудии — мы тряслись

на ухабах по степи в списанном советском джипе, побывали на местных лошадиных праздниках и в гостях у аратских семейств, совершили поездку в пустыню Гоби, где посмотрели верблюжьих пастухов.

За эти дни я по крупицам собирал обрывочные сведения о происхождении и жизненном пути Ариунболда. По монгольским меркам Ариунболд родился, так сказать, с серебряной ложечкой во рту. В последние годы диктаторского правления Чойбалсана он был еще ребенком и большую часть жизни прожил при режиме преемника Чойбалсана, Цеденбала, который придерживался жесткой линии предшественника, поощрял культ своей личности, и у него была русская жена. По слухам, Ариунболд и сам отчасти был русским, и его семья, несомненно, пользовалась немалым уважением в партийных кругах. В суровом коммунистическом обществе это означало, что у мальчика есть все преимущества. После окончания школы Ариунболд в числе избранных был отправлен на учебу в Высшую партийную школу в Ленинграде — в этот учебный центр для многообещающей одаренной молодежи из стран-сателлитов СССР желали попасть многие. Там он изучал партийную теорию и науку управления, приобрел свой элегантный и профессиональный стиль и усовершенствовал владение русским языком, на котором говорил практически без акцента. После возвращения в Улан-Батор он был вознагражден, получив самую желанную для молодого человека должность в монгольской властной иерархии — его назначили секретарем при председателе президиума, самом Цеденбале. Молодой, обладающий приятной внешностью, с хорошим образованием и из безупречной семьи, Ариунболд был готов к восхождению на самые высокие ступени партийного аппарата.

Однако что-то пошло не так, ходили слухи, что он ленив и несерьезен и вдобавок бабник. Его последующая карьера, насколько могу судить из того, что всплыло в случайном разговоре, по-видимому, только подтверждала эти сообщения. Он так и не реализовал свой потенциал. Он потерял место секретаря Цеденбала и был отправлен за границу, работал дипломатом в монгольском посольстве в Софии, а в дальнейшем его вновь понизили в должности, и он стал журналистом. В Болгарии, поговаривали, его донжуанство стало причиной серьезных проблем. Когда Ариунболда отозвали в Улан-Батор, его жена, музыкант по профессии, осталась в Софии. Мне было понятно, что на посту секретаря Монгольского национального комитета по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь» Ариунболд находится в идеальном положении, чтобы стать препятствием для какой-либо поддержки предприятия со стороны государства и обеспечить, чтобы именно его выбрали возглавить подготовку на территории Монголии. Нехотя я также вынужден был признать, что планируемую экспедицию он может считать возможностью изменить свою карьеру, пока идущую по нисходящей. Как-то он неосмотрительно проговорился, что намерен воспользоваться своим положением, чтобы приобрести известность в Монголии, а затем заняться политической деятельностью.

Отношение Ариунболда к организации новой фазы экспедиции было пугающим. Он исчез из Улан-Батора сразу на несколько недель, не известив никого и не связываясь ни с Герелом, ни с Байяром, которые не знали, где его искать. Он также не убедился в готовности нового снаряжения, необходимого для поездки. Было понятно, что требуется новая палатка на замену той изорванной, которую брали в Хэнтэй. Ариунболд похвалялся, что от японской телевизионной компании получил какую-то специальную облегченную ткань и устроит так, чтобы из нее пошили новую палатку. Но потом, когда палатка еще не была закончена, он пропал, а вернувшись, приказал трио веселых монгольских портних немедленно заняться пошивом прихотливых нарядов для монгольских членов команды. Я с Полом отправился на квартиру, где они занимались стачиванием. Представшая нашим глазам картина ничуть нас не обнадежила. Ариунболд, которого мы не видели несколько недель, заглянул сюда для примерки своего костюма. Принарядившись, он с самодовольным видом красовался перед зеркалом: было слишком очевидно, что его больше интересует внешний блеск, а не сущность проекта. Заказаны были также и три особых седла, точные копии средневековых монгольских седел. Но я был удручен, увидев, что Ариунболда волнует лишь, чтобы его собственное седло было готово вовремя. По-видимому, он эгоистично не замечал, что всего за день до того, как экспедиция должна покинуть Улан-Батор, седла его монгольских спутников все еще оставались кусками дерева и кожи. Я ничего не сказал, потому что считал, что не мое дело вмешиваться в то, что по-прежнему было организованным монголами предприятием на территории Монголии. Между тем быстро приближался тот день, когда мы все должны отправиться на точку старта основного маршрута — в бывшую имперскую столицу Каракорум.

Каракорум расположен там, где фактически находится центр Большой Монголии. Если крест-накрест провести линии через основную область расселения монголоязычных народов, они пересекутся в холмистой местности в верховьях реки Орхон, недалеко от нынешнего Каракорума. Подобное центральное расположение раскрывает причину того, почему на протяжении столетий Каракорум был национальным, пусть и не всегда реальным, центром Монгольской империи. У самого Чингисхана так и не нашлось времени, чтобы устроить тут столицу, потому что его ставка оставалась мобильной, кочуя вслед за сезонными миграциями и перемещаясь вместе с ханом, когда он отправлялся в военные походы на завоевание чужих стран. Но, должно быть, главное кочевье регулярно устанавливало свои юрты в видимости Каракорума, и когда его сын Угэдэй стал в 1229 году каганом, было принято решение возвести там постоянные сооружения, где бы останавливались и вели торговлю имперские караваны и где — не в последнюю очередь — можно было принимать иноземные посольства и вождей, которые прибывали из многих областей громадной империи. Именно в район Каракорума спешили доставить Карпини проводники, чтобы их подопечный, пожилой, грузный и измученный дорогой францисканец, оказался при дворе при возведении на престол наследника Угэдэя,

Гуюка. И сюда в 1254 году пришел тот, кто следующим оставил для европейцев описание монгольской империи, — собрат Карпини по францисканскому ордену, Вильям Рубрук, с которым мы вскоре встретимся. Даже когда каганом стал в 1259 году знаменитый внук Чингисхана, Хубилай, предпочитавший держать свою столицу в Китае, Каракорум номинально оставался центром Монгольской империи и центром отчизны, к которому все монголы были эмоционально привязаны тогда и с которым сохраняют эту связь по сей день.

За три недели до официального старта основного отрезка экспедиции, намеченного на июль, мы с Полом отправились в Каракорум на рекогносцировку. Сам город был образчиком маленького скучного монгольского сельского городка, какие мы еще не раз увидим в следующие несколько недель. У главной площади возведена пара уродливых бетонных муниципальных офисных зданий, над устаревшей электростанцией, работающей на угле, торчали проржавевшие металлические дымовые трубы, удерживаемые тросами-оттяжками, на окраине имелась цистерна, предназначенная для слива топлива с проезжающих джипов и грузовиков. Несколько сотен гыров образовывали городские кварталы, разделенные ухабистыми дорогами. Каждый квартал был окружен расшатанным деревянным забором, поскольку бюрократические предписания требовали, что только если гыр обнесен оградой, ему можно присвоить номерной знак и, следовательно, тогда у него будет адрес и жителей можно обеспечить почтовым обслуживанием и всем прочим. Предположительно, это правило придумал кто-то в центральном правительстве, возможно, в очередной попытке искоренить кочевнические наклонности населения, которые не очень-то хорошо уживались с социалистической доктриной.

Менее чем в миле от городской окраины стоит самый старый и некогда самый грандиозный во всей Монголии буддистский монастырь, громадный ламаистский комплекс Эрдени-Дзу. В годы его расцвета здесь находились 10 000 лам, которые проводили службы не менее чем в шестидесяти храмах, обнесенных внушительной внешней стеной. Ни одно другое здание не символизировало лучше былую славу Монголии и то, по какому неверному направлению до недавнего времени шла жизнь монголов.

Когда в 1921 году Монгольская народно-революционная партия взяла власть в свои руки, ей в наследство досталась страна, в которой возник один из самых необычных общественных укладов на Земле. Здесь выросло гротескное государство-церковь. В краю, где было от силы с полдюжины постоянных городов, насчитывалось 700 крупных монастырей и еще, по меньшей мере, 1000 помельче. Царем этой причудливой страны тоже был ее верховный священнослужитель. Более того, он был Живым Буддой, и выше него стояли только «Два Сокровища» — Далай-лама и Панчен-лама в Тибете. И не имело особого значения даже то, что этот царь-священник был извращенцем и страдал от сифилиса, а слепнущие из-за болезни глаза прятал за закопченными стеклами. По оценкам, из десяти мужчин-монголов четверо было ламами или рабами церкви, и набожность рядовых монголов пустила настолько глубокие корни в их душах, что своего повелителя, восьмого Джебцзундамбу-хутухту, или «Возвышенное Откровение», они почитали как духовного и фактического главу страны, несмотря на то, что ему нравилось меняться одеждой и ролями с одним из слуг-мужчин, что порой он целыми неделями бывал мертвецки пьян и невменяем и что в качестве второй супруги, или «Священной Богини», взял бывшую жену борца, печально известную своими сексуальными забавами с другими ламами, в том числе и с парикмахером, для которых была отведена так называемая «юрта предсказателя».

Неудивительно, что первый предшественник Джебцзундамбы-хутухты в седьмом колене утверждал, что является прямым потомком Чингисхана. Первое «Возвышенное Откровение» заполнил собой вакуум власти, возникший, когда в середине XVI века соперничающими группировками был изгнан из страны последний император объединенных монголов, во многом слабая тень Великого Хана, и отчизна монголов за последующие 100 лет выродилась в арену борьбы между воинственными военачальниками. К тому времени громадная мировая Монгольская империя, созданная Чингисханом и его ближайшими наследниками, должна была казаться фантастикой. В 1368 году китайцы изгнали монгольскую династию Юань, которую при Хубилае навязал им в Пекине Золотой род.

Через двадцать лет китайские армии вступили в сердце страны монголов, сожгли Каракорум и разгромили монгольские племена. Последний монгольский император пытался бежать, захватив реликвии из святилища Чингисхана в Ордосе, в надежде, что обладание ими станет гарантом его возвращения. Он умер при загадочных обстоятельствах, и реликвии были возвращены на место, но для китайцев стало делом принципа, чтобы никогда больше Монголия бы им не угрожала. Они с успехом обуздали вождей Монголии, низведя тех до роли китайских вассалов, вынудив выплачивать ежегодную дань, принять китайских губернаторов и китайскую администрацию и периодически совершать путешествия в Китай, чтобы принести клятву верности. Один монгольский принц взял с собой в Пекин шесть верблюдов, нагруженных льдом, предположительно для того, чтобы охлаждать свою пищу и питье. Подобное показное роскошество, должно быть, порадовало китайских хозяев, так как оно еще больше обедняло простых монголов, вынужденных платить за подобную экстравагантность. С Монголией обращались как с пустым задним двором Китая, обширной зоной, которую намеренно держат в небрежении, исходя из принципа, что чем хуже ее развитие, тем лучше это отвечает китайским интересам.

В соответствии с одной теорией, китайцы привнесли тибетский ламаизм в Монголию для того, чтобы подорвать воинственный дух монголов. Но фактически ламаизм появился в монгольской истории задолго до того, и преемник Карпини, Вильям Рубрук, обнаружил в Каракоруме уже основанный ламаистский монастырь. Брат Вильям (или Гильом) отправился в Монголию по заданию короля Франции Людовика IX, который хотел сделать его своим неофициальным посланником. Самого же Рубрука больше интересовало другое: он искал группу немцев, захваченных монголами в плен, чтобы позаботиться об их душах. Он путешествовал вместе с другим монахом-францисканцем, Варфоломеем из Кремоны, о ком нам известно мало, не считая того, что иногда он жаловался, что так голоден, что чувствует, будто никогда не ел в своей жизни. Когда наконец-то настало время отправляться домой, Варфоломей не нашел в себе сил переносить невзгоды обратного пути и предпочел остаться в Каракоруме и окончить свои дни там, а не отправляться во второй раз в путешествие через весь континент.