Дорогами Чингисхана
Шрифт:
Поскольку Ариунболд не появлялся, то до последней минуты было неясно, где взять транспорт, чтобы добраться до Эрдени-Дзу, до которого было восемь часов езды по бездорожью. Было много суеты и суматохи, в конце концов на Монгольской студии телевизионных фильмов предложили старый джип и на нем решили отправить вперед Пола и Байяра. В машину загрузили дюжину седел и всякие личные вещи, и на ней, не считая водителя, уехали Пол с Байяром и еще двое неизвестных мне монголов. Им было поручено отыскать подаренных лошадей, которые паслись где-то у Каракорума, и вовремя привести их к монастырю к прощальной церемонии. Я смотрел, как Пол, прижимая к себе камеры, втискивается на переднее сиденье рядом с Байяром, а тот бережно прижимал к груди недопитую бутылку водки. Наш бесшабашный монгольский кинооператор находился в состоянии блаженного и абсолютного опьянения. Он был в джинсовых куртке
Ариунболд всплыл на поверхность в тот же день, позже — и по-прежнему никак не объясняя своего отсутствия, — но к тому времени Док уже взял дело в свои руки и связался с министерством иностранных дел, где согласились на время одолжить нам еще один автомобиль повышенной проходимости. В Каракорум мы выехали втроем, четвертым пассажиром с нами отправилась привлекательная женщина, которая была, по всей очевидности, нынешней любовницей Ариунболда. У нее хватило ума большую часть поездки сохранять крайне смущенный вид и стараться вообще не попадаться на глаза во время остановок, потому что во второй машине нас сопровождал заместитель министра иностранных дел Монголии — на него возложили роль официального представителя на церемонии старта нашей экспедиции. Этот умный, проницательный человек был в высшей степени полезен на посту председателя Монгольского национального комитета проекта «Шелковый путь». Он явно был потрясен, когда увидел спутницу Ариунболда, и потом смотрел сквозь нее ледяным взглядом. Ситуацию усугубляло еще и то, что замминистра путешествовал с женой и престарелыми родителями, которые раньше никогда не бывали в монастыре Эрдени-Дзу и хотели своими глазами посмотреть на лам. Мне пришло в голову, что если член монгольского кабинета министров будет готов посетить религиозную службу в ламаистском монастыре Эрдени-Дзу, то колесо монгольской политики совершит полный оборот.
Шли летние дожди. В это время года Монголия получает практически весь годовой объем осадков, и здесь часты внезапные и сильные ливни. Все было залито водой, реки вышли из берегов. На пути к Каракоруму не было ни одного моста, а большинство бродов были непреодолимы. С плеском разбрызгивая лужи и пробуксовывая, мы двигались сквозь ночь и наконец, почти под самое утро 16 июля, прибыли на место. Остановились мы в официальной городской гостинице, замминистра с семьей отправился в номер на верхнем этаже, а Ариунболд, решив отыскать наш непонятно где находящийся лагерь с дареными лошадьми, тактично исчез вместе со своей подружкой. Мне с Доком отвели комнату внизу. Там нас радушно встретил единственный постоялец, очень дружелюбный и разговорчивый монгол. Я предложил ему глоток виски и с опозданием сообразил, что мое предложение совершенно излишне. Он уже был совершенно пьян и вскоре завалился на свою кровать, шумно прохрапев остаток ночи.
Пол появился на следующее утро, не зная, то ли смеяться, то ли плакать. Он провел ночь в шести милях отсюда, где семья скотоводов присматривала за нашими дареными лошадьми. Походная пища вызвала у него серьезные желудочные колики, но корчился он не только от несварения желудка, но и от хохота. Оказалось, прошлым вечером ему показали знаменитую новую палатку, которой так хвастался Ариунболд. Раньше ничего в ней не проверяли и не испытывали, и неизбежно выяснилось, что ни одна из распорок не подходит, а вся конструкция — просто катастрофа. Палатка провисала и перекашивалась и выглядела как сдувшийся воздушный шар.
Когда днем того же дня мы отправились к монастырю, где была намечена официальная церемония старта, было холодно и ветрено и хлестал дождь. Миновав громадные деревянные ворота, мы увидели, что из-за мерзкой погоды собралось совсем немного народа. Пока замминистра произносил речь перед маленьким храмом, крытым зелено-голубой черепицей, что в народе был известен как «храм Угэдэя», собравшиеся ежились под зонтами и пластиковыми дождевиками. Здесь не было ни громкоговорителей, ни системы трансляции, ни ограждений, поэтому, чтобы получше расслышать речь, люди подходили все ближе и ближе, и вскоре участники экспедиции оказались в центре промокшей толпы. Затем мы прошлепали к ламаистской часовне, где с чувством благодарности укрылись от дождя и где монахи провели для нас особенный обряд благословения.
Эту экзотичную церемонию проводов, происходившую в полумраке часовни, Вильям Рубрук непременно узнал бы. Два ряда высоких широких скамей образовывали центральный проход. На каждой скамье, лицом друг к другу и скрестив ноги, сидели рядком престарелые ламы в ярко-красных облачениях.
Тем, кто отправлялся в путь, предназначались места во втором ряду скамей, позади монахов, и слуги-миряне в коричневых одеждах обнесли нас большими блюдами с кусками священного хлеба: этот сладкий хлеб пекли из белой муки, и его формовали так, чтобы наверху образовывалось маленькое углубление, которое заполняли кусками сахара и темно-желтыми кубиками сушеного варенья. Из громадного медного чайника наливали соленый чай. В честь нашего отбытия на маленьком алтаре мигали пламенем свечи, в металлической ванночке курился ладан. Все вокруг было красным: плащи монахов, выкрашенные красной краской столбы и потолок, свисавшие с потолка знамена, красные кисточки, красное пламя, красные отсветы, отражающиеся на сморщенных лицах лам и на их бритых блестящих черепах.
Настоятель вручил нам талисманы на счастье, дешевые бронзовые рамочки с изображениями индийских божеств, ничем не отличающиеся от тех, какие продаются в ларьках на базарах, и я повесил свой на шею под рубашку. Затем нас проводили через дверь часовни и через скопление любопытных, заглядывавших внутрь. Дождь ослабел, и хотя он по-прежнему моросил, возле наших лошадей, которых привела группа пастухов, собралась приличная толпа. Животные стояли в ряд, нервно переступая копытами, и монголка в национальном костюме предлагала по очереди каждому наезднику ковш кобыльего молока из деревянной бадьи. При этом она опускалась на колени в мокрую траву, потом, после того, как мы отпивали, вставала и окропляла молочным ручейком голову коню, потом — стремя, а затем — мокрый лошадиный круп. Мы сели в седла, и молоко по-прежнему капало с наших несчастных лошадей. Ведомая юным монахом-послушником, несущим ярко-красное знамя на древке, неровная колонна проехала через заросший травой монастырский комплекс к громадным двойным воротам под надвратной башней. Кто-то потянул за створки, открывая их, петли издали вполне уместный драматический скрежет и скрип, и мы направились по уклону сквозь очередную толпу зевак. Когда мы повернули направо, в счастливую сторону, еще один лама в красном окунул свой черпак в ведро с кобыльим молоком и плеснул им в небеса, дабы умилостивить духов. Смешавшиеся с дождинками капельки молока обрызгали нас.
Через десять минут небеса вновь разверзлись, и за сильным ливнем даже не было видно дорогу впереди. Мокрые и продрогшие, мы передали наших лошадей проводникам, а сами залезли в принадлежащий местной коммуне протекающий джип, который и отвез нас в лагерь. Нам с Полом хватило одного взгляда на новую официальную экспедиционную палатку, кособокую и обвисшую, чтобы счесть за лучшее снова установить нашу маленькую горную палатку, предварительно осушив для нее ровный участок земли. Там мы и пережидали дождь, пока нас не позвали в пастушеский гыр на пир. В качестве взноса в экспедиционные запасы Ариунболд просил меня взять четыре дюжины бутылок местной водки. «Пригодятся как подарки для проводников-пастухов», — сказал он мне, когда я заметил, что для вьючных пони четыре ящика водки будут тяжелым и очень хрупким грузом.
Волновался я напрасно. Этим вечером была выпита половина водочных запасов, предназначенных для всего путешествия. Наследующее утро монголы встали поздно и с жалким и недовольным видом слонялись по лагерю. Мы с Полом спать легли рано, поэтому были в сравнительно хорошем настроении. Остальные были вялыми и страдали от похмелья.
Под ночным дождем знаменитая новая палатка Ариунболда осела еще больше, и вода просачивалась через ткань. По-видимому, перед тем как начать шить палатку, никому и в голову не пришло проверить, водонепроницаем ли сам материал. Как выяснилось, этим свойством он не обладал. Поэтому остаток следующего дня лагерь был украшен всем экспедиционным имуществом — повсюду развесили на просушку причудливые рубахи, дээлы, джинсовые куртки, с которых стекала краска. Все это отняло то малое время, какое Ариунболд отвел для последних приготовлений.