Дорогами войны. 1941-1945
Шрифт:
– Ниже держи, – говорил старший переднему санитару, – чтобы тело только земли не касалось. А ты, сынок, – наставлял он меня, – голову не поднимай, забрось ее за край носилок, ногой здоровой не тормози, закинь ее на брезент тоже. Попадет в нее, черт с ней. Все равно операцию будут делать. Нам главное – живым тебя доставить. Очень нас за тебя просил один хороший человек в батальоне. Хорошие у тебя друзья. Ух, как лупят, сволочи. С чего бы это? Давно такого не было.
Даже этим сибирским здоровякам нести меня было нелегко. Они тяжело дышали, при свете ракет опускали меня на землю, ложились
– Стойте! Стойте! – стал тихо призывать я. – Опустите меня на землю и ложитесь сами. Тащите меня ползком за концы спереди, я буду руками помогать и одной ногой. Убьет вас при таком огне обоих.
Во мне все восставало против того, чтобы из-за меня погибли эти двое отважных людей, этот пожилой приветливый санитар, который называл меня сынком. А он отмахнулся:
– Главное, чтобы тебя не задело. А у нас работа такая. Будешь ползать, много не наработаешь. Ты лежи спокойно, не сползай на края, не сбивай ход. Ты не бойся, я тебя сзади полностью прикрываю собой. Еще немного осталось.
Я впервые узнал, что такое работа санитаров в пехоте, и проникся к ним безграничным уважением.
Они еще раз остановились, чтобы отдышаться, потом, оказавшись у проволочного заграждения, не стали искать вход в траншею, приподняли в одном месте проволоку, протащили ползком по земле, перемахнули в узком месте через окоп, еще немного пронесли и положили за насыпью земли в небольшое углубление.
– Ну вот, считай, что ты теперь уже в госпитале. Тут за насыпью тебе и удобно лежать будет и безопасно. Сами придумали и устроили это место, – с гордостью приговаривал пожилой, стоя на коленях возле меня и устраивая голову поудобнее в этом ложе. – А мы верно-то загадали на тебя, вишь, как хорошо получилось. Сейчас позовем твоих людей.
– Спасибо вам. Скажите, как звать вас, кто вынес меня, – пошевелил я губами.
– Два Федора несли тебя. Так и передай в санбате: два Федора. Там знают. Воды принести?
– Слабость у меня, скажите моим, чтобы хлеба кусочек принесли. Наш НП вот тут, рядом.
У меня от потери крови кружилась голова, была слабость, ходили круги перед глазами. Ко мне прибежали командир батареи с разведчиком, принесли мой дневной рацион. Я с жадностью поглощал куски хлеба, посыпанные сахарным песком, которые тут же возвращали мне силы. Из тыла уже вызвали повозку для эвакуации.
Только рано утром, когда кругом стоял еще туман, меня погрузили на телегу и доставили в медсанбат, расположенный между станцией Мясной Бор и совхозом «Красный ударник». Санитары сняли с меня сапоги, занесли в палатку и положили на операционный стол, вызвали врача и медсестру.
Хирургом оказалась невысокая черноволосая женщина средних лет.
– Тоже с ногой, – сказала она, подходя ко мне. – И где это только вы пули находите? Как это тебя угораздило сюда попасть? Вроде и войны давно не слышно, можно подумать, что разучились стрелять. Ну, что у тебя? – в серьезном, но приветливом голосе ее слышались нотки фронтового юмора.
– Пуля рикошетом, наверное, ударила. Впереди пехоты был в боевом охранении, там сильный огонь.
– А ну посмотрим, какой рикошет. Мне с рикошетами на подводах еще не привозили. Это кто же тебе бинтов на брюки намотал? Сам, что ли, санитарил?
– Сам. Сделал перевязку – кровь не остановилась, потом подматывал уже поверх брюк.
– Когда ранило?
– Вчера вечером.
– О, боже! Неужели тебя нигде не научили, как делать перевязку при ранении? Почему жгут сразу не наложил? Ведь ты командир, знать должен был.
Она кромсала ножницами брюки, а я оправдывался:
– Кожу задело… Рикошетом… Потом туго сверху мотал…
– Хорош рикошет! Сквозное пулевое с повреждением кости. Открытый надмышелковый перелом в нижней трети правого бедра, – диктовала она медсестре, заполнявшей историю болезни. – Считай, что тебе повезло: еще немного, и без ноги остался бы.
Она сделала обезболивающие уколы и стала готовиться к операции.
– Можешь сидеть и смотреть на свой рикошет, – покачивая головой, сказала она, перебирая скальпели и отыскивая инструменты. – Я сейчас тоже посмотрю, какие командиры в шестом гвардейском. Тебе сколько лет?
– Двадцать.
– И уже врать научился! Сколько для солидности командира прибавил? Ведь меньше же!
– Скоро двадцать уже исполнится, – уточнил я.
– То-то же! А сейчас посмотри внимательно на сестру, которая тебе улыбается, и определи, сколько ей лет.
Под эти разговоры она сделала на входном и выходном отверстиях глубокие длинные разрезы, увидев которые, я покрылся потом.
– Что вы делаете, – залепетал я, – тут муха укусила, а вы располосовали так, что и через полгода не заживет…
– Ты смотри, еще один командир нашелся, который дает указания. Уж не твой ли приятель был на этом столе до тебя?
– С ранением в левое колено? Нас одной очередью срезало. Он уже здесь и прооперирован? – оживился я, заглядывая в глубину разрезов.
– Сейчас встретитесь.
Она быстро делала свое дело и стала проталкивать по следу пули длинный скрученный бинт. От этой процедуры меня снова прошиб пот. Боль была невыносимая, заморозка на кости не действовала, было ощущение, что кость протыкают раскаленной железкой.
– Что вы делаете? – вскричал я.
– Потерпеть надо, ведь ты командир. Или ругаться, как все, начнешь? Ты уже научился ругаться? Что молчишь? А если я приду к вам на батарею и стану в дырку пушек заталкивать спереди снаряды, ты какие слова тогда скажешь? От этой мысли я расхохотался и в то же время скорчился от боли, пытаясь вырвать привязанную ремнями ногу со стола, – она продолжала чистить рану, не обращая внимания на мои крики. Когда моим потугам вырвать ногу она противостоять не могла, попросила сестру вызвать санитара. Плотный сибиряк тут же вошел в операционную палатку, лег поперек на мою грудь, придавил к столу и намертво прижал привязанную ремнями ногу, зажав здоровую между колен. Я буквально завопил и через спину санитара пытался рассмотреть, что делает хирург. Мои вопли оглушали меня самого, а санитар ласково приговаривал, отпуская мне грудь, чтобы я мог набрать воздуха: