Дорогая кузина
Шрифт:
Она все сказанное им принимала за чистую монету, потому что сама оставалась добра и наивна.
— Тома… — с трудом выдавил из себя Вадим, — я тебя обманул… Институт ни при чем… Да еще слишком рано о нем говорить, творческий конкурс бывает весной… Я летал к женщине…
Жена взглянула недоуменно. Какая женщина? Что за ерунда? Этого не может быть… Так не бывает…
Она еще не знала, как бывает на свете.
В соседней комнате заорал Илюшка.
— Иди! — обрадовался Вадим. — Парень кричит…
Тамара машинально провела рукой
— Подожди… Я ничего не понимаю… Какая женщина?.. Откуда она взялась? Где ты с ней познакомился? Ведь ты летал в Москву в первый раз…
— На вокзале… — пробурчал Вадим.
Тамара вытаращила изумленные глаза:
— На каком вокзале? Она проститутка?! А ты шляешься по вокзалам?! Я тебя поздравляю! Вадим, а как же я?! Как же Илюшка?!
— Он кричит, слышишь? — беспомощно повторил Вадим.
— Ты любишь ее? — вдруг спросила Тамара.
— Мне так кажется… — пробормотал Вадим. — Все произошло неожиданно… Она ехала на юг вместе с матерью… Ты можешь поминать меня лихом, я заслужил.
Тамара встала:
— Собирай вещи и выметайся!
И вышла из комнаты.
Вадим старался не вспоминать свой отъезд, похожий на бегство.
…- На самом деле, — сказала Леночка, — тебе рано или поздно все равно пришлось бы уехать из Краснодара. Что там сидеть сиднем с твоим талантом? Ты теперь известен на весь мир. Илюшку ты видишь? Он часто бывает у тебя?
— Как ты изменилась… — пробормотал Вадим. — Похорошела… Тебя не узнать… А что ты делаешь в Москве?
Он лгал, но немного.
Леночка польщенно усмехнулась:
— Живу, что же еще? Довольно давно. Вышла замуж. У меня две дочки-школьницы. Не работаю.
— Значит, муж выгодный?
Лена вновь плутовато улыбнулась:
— Значит… Догадаться нетрудно. Давай встретимся!
Она предложила это так просто, естественно, как само собой разумеющееся, что Вадим удивился. Хотя он давно ничему не удивлялся и жил своей собственной, спрятанной от Ариадны жизнью. Их связывало прошлое, сильно потускневшее от времени чувство, да общая тайна творчества. Древнее, чарующее и могучее влечение бесследно исчезло. Стерлось, как монета, состарилось и умерло, как умирает все на этой Земле. Сменилось сокровенным равнодушием друг к другу.
Вадим довольно быстро понял, что не любит Ариадну и никогда не любил. Простое вокзальное увлечение — у кого не бывает! — подогретое статусом ее отца… Да и она моментально отрезвела, охладилась, излечилась от своей влюбленности. Хотя иногда Вадим ловил на себе ее чересчур внимательные взгляды и начинал подозревать, что ошибается, Ариадна не остыла до сих пор… И старательно отгонял эту догадку подальше от себя.
Он изменился, вел свободный и разгульный образ жизни. Фанатки окружали его и ловили всюду: на улице, возле машины и здания ЦДЛ, на вечерах, после выступлений и концертов… И отдавались легко и восторженно, очевидно, при этом воображая, что переспали с гением русской поэзии, по таланту
В последнее время Ариадна ударилась в модную нынче эзотерику, стала читать Блаватскую и Рерихов, изучать индийскую философию и искать нирвану.
Понаблюдав как-то внимательно за ее занятиями йогой, Вадим вполне справедливо заметил:
— У тебя пока лучше всего получается лишь одна поза — поза трупа!
Ариадна обиделась. Она постоянно твердила о карме и безмерно надоела этим Вадиму.
— Карма, карма! — однажды не выдержал он. — Ты обратила внимание на нехорошее звучание этого слова? Он каркает!
Ариадна махнула на него рукой.
Однажды Инга с любопытством заметила ему без всякого укора:
— Ты всегда так резко и злобно говоришь о женщинах!.. Тогда почему полжизни проводишь возле них?
— Почему, почему… — проворчал Вадим. — Да потому, что они меня интересуют. На редкость привлекательная тема! Врачи наблюдают болезни, а моя клиника — женщины.
— Интерес исследователя? — усмехнулась Инга. — Ведь явно не целителя…
— Пожалуй… Любопытно находить и изучать в них то, что меня от них отталкивает, и то, что к ним притягивает. Наверное, с такой же ненормальной увлеченностью медик принимает яд, чтобы попробовать его свойства.
— И я — одна из твоих подопытных зверюшек… — хмыкнула Инга.
— А ты хотела стать единственной? Извини за прямоту, но этого не удалось добиться ни одной женщине на Земле… Так устроен мир.
Женщины… Вадим часто не мог определить, где притворство и где правда в их словах и поступках. Подружки казались ему вполне искренними, хотя нередко бессознательно и очевидно лгали в разговорах, оставаясь правдивыми, так же неосознанно, в своих ощущениях. Честные и обманчивые одновременно, грубоватые и заботливые, преданные и подлые — они легко безотчетно шли на поводу у своих неуловимых побуждений.
— Если бы мне предложили на выбор прекрасную живую женщину и женщину, написанную Рубенсом, я, безусловно, выбрал бы даму художника, — напыщенно признался Вадим.
Инга расхохоталась:
— Ну, что ты несешь? Где ты вычитал эту мысль? Она не для тебя! Для тебя важно лишь тело, плоть, физиология! Какой там Рубенс! Что бы ты делал с его дамой на полотне? Дрочил с утра до ночи? В промежутках между созданием виршей и песенок о чистой, верной, платонической любви?
Вадим нахмурился. Крыть ему было нечем.
В последние годы он увлекался женщинами с высокой рыночной маркой. Он их покупал, передавал, уступал, одалживал знакомым литераторам и потом беседовал с ними о любовных достоинствах общих девиц, словно о новых критических статьях в "Литературной России". Подойдя к сорокапятилетнему рубежу, Охлынин начал вдруг возбужденно трепетать при виде каждой юбки и терять перед ней голову, как иногда теряет ее дальнобойщик, завидевший дом после месячного рейса. Желание добиться своей цели стало для поэта главным.