Дорогая кузина
Шрифт:
Инга вспомнила Павла… Если так будет продолжаться, вскоре у нее соберется коллекция московских телефонных номеров. Зато будет кому звонить по приезде в столицу. И чем себя занять.
Леха улетел. Инга, немного поскучав, отправилась на работу.
Ей показалось, что здесь застыл странный, особенный, непередаваемый запах, запах редакции с ее бумагами, принтерами и свежими номерами газеты. Он ей понравился, зато неприятно удивила почти вокзальная суета. Весь день мимо нее проносились люди с важными деловыми лицами, и Инга тщетно пыталась их разглядеть. Потом появился щуплый человечек — корреспондент,
Первые недели прошли напряженно. Инга старалась делать все, что ей говорили, искала темы, писала заметки, училась набирать их на компьютере… Понемногу ее корреспонденции стали печатать. Родители по-детски радовались и гордились, открывая газету и находя подпись под информашкой "Инга Охлынина". Мать купила альбом для фотографий, аккуратно вырезала все Ингины материалы из газет и наклеивала в альбом.
И все бы продолжалось в одном ритме, если бы через два месяца после начала ее трудовой деятельности Ингу не завалил как-то вечером на диван, когда в редакции никого больше не оказалось, тощий корреспондент. Он возбужденно сопел, молча задирая ей юбку и ощупывая костлявыми пальцами плотные ляжки.
Инга тоже молча выдиралась из его противных рук. И она бы, конечно, вырвалась, хотя он яростно цеплялся за ее ноги и пытался удержать силой. Но этой силы в нем оказалось недостаточно. Куда ему до молодого волка!
— Подожди, подожди… — бормотал он. — Не торопись… Прямо роскошное тело… У меня никогда не было таких женщин…
"И никогда не будет!" — хотела сказать Инга, но почему-то передумала. Плоть уже начала понемногу бунтовать и требовать своего. Не помогали даже редкие мастурбации, к которым Инга относилась с брезгливостью и неприязнью. Правда, в школе, еще в младших классах, когда едва-едва начали обрисовываться и набухать несмелые грудки, Инга неожиданно обнаружила любопытную вещь. Это стало почти открытием. Если крепко зацепить ножку за ножку и сильно-сильно их сдавить в самом верху, вдруг наступает удивительно приятное, никогда раньше не испытанное ею чувство.
Она стала практиковать такие блаженные зажимы ног, и только спустя много лет догадалась, что экспериментальным путем набрела на самый простейший способ мастурбации.
Сказать об этом кому-нибудь было стыдно даже в детстве, хотя причин своего стыда Инга не понимала. Зато нашла себе облегчение. От чего? Этого она тоже тогда абсолютно не понимала.
И сейчас под неумелыми, робкими, хотя и откровенными руками она вдруг начала задыхаться, ловить ртом воздух, хотела что-то ответить, но не могла выговорить ни слова. Он касался ее тела сквозь платье, щупал ее, как хозяйки курицу на рынке, а она изнемогала от этой примитивной, расслабляющей ласки. Плюнув на все, она помогла ему себя раздеть и отдалась с таким удовольствием, какого от себя не ожидала.
Закончив, он неожиданно вскочил, подобрал падающие трусы и джинсы, наспех юркнул в них, крикнул: "До завтра!" и выбежал из комнаты. На выходе он, как ни в чем не бывало, оделся, взял плащ и совершенно спокойно вышел на улицу.
Инга, лежа на диване, звонко хохотала. А потом задумалась. Что значит его загадочное "До завтра"? И как ей теперь с ним себя вести? И что делать дальше:
Она ничего не могла придумать и решить. И пошла домой.
У матери как обычно болел позвоночник. Она лежала и попросила Ингу разогреть себе ужин самой. Отец был на дежурстве.
Инга поставила на плиту картошку и подошла к темному окну. Осень… Летом она уедет в Москву. Но до лета надо как-то дожить… Как?
Картошка пыхтела на сковородке.
"Странно, — подумала Инга, — я ведь даже не помню, как зовут этого задохлика… Надо завтра спросить, а то неудобно…" Вспомнила известный анекдот и снова закатилась смехом.
Она стала встречаться с корреспондентом по имени Филипп. Чаще всего у него дома. Он холостяковал, сиротливый и одинокий, и смотрел на Ингу, как на идеальное существо, чудом оказавшееся в его убогом жилище.
— Филечка, — нежно чирикала Инга, — ты, конечно, мне нравишься, иначе зачем бы я стала к тебе приходить?
Врала безбожно. Но тело опять тосковало в одиночку, ныло и жалобно, назойливо просилось в постель хоть к какому-нибудь мужику. К любому. Ему, телу, все равно. А кроме того, Филипп напоминал ей брата, которого она нежно любила с детства. Точно такое же костистое бледное привидение, тень тенью…
— Только ты иногда бываешь однообразен, прости за откровенность. Смущаешься, робеешь… Тебе не хватает наглости. Мужчина в койке должен быть прямее и нахальнее.
Филипп побледнел:
— Ты опять об этом? По-моему, у тебя на уме одна лишь постель.
— А у тебя? — лукаво поинтересовалась Инга. — Филечка, кто первый начал?
Он покраснел.
— Ты как-то удивительно легко и быстро меняешь цвета! — пропела Инга. — А переход из белых в красные всегда сложен и опасен! Равно как и наоборот.
Филипп, неплохой корреспондент, многому научил Ингу. Именно у него она быстро и ловко схватила азы журналистики, постигла ее немудреные законы, научилась писать репортажи и зарисовки, брать интервью… Филипп готовил ее к предстоящим экзаменам, давал книги и задания, проверял, учил, как ответить на тот или иной вопрос.
— Ты сегодня придешь? — задерживаясь на минуту около ее стола, шептал Филипп.
Она кивала. Приходила. Усаживалась за любовно накрытый, заботливо приготовленный к ее приходу стол. Они ужинали, пили вино, говорили о работе, о журналистике, обсуждали книги и новые фильмы… И Инга постоянно думала: разве нет чего-то пошлого, чего-то отталкивающего в такой любви, назначенной на определенный час, предусмотренной за день или за два, словно деловая встреча или визит к врачу? Хотя ей ли размышлять об этом?
Они сидели, серьезно обсасывали куриные косточки, критиковали последний фильм с участием Шверценнегера, а каждый думал лишь об одном: как бы поскорее свалиться в койку и зацеловать друг друга…
Для чего это лицемерие, ложная благопристойность, вранье, за которыми прячутся желание и похоть? Эти свидания по расписанию и одни и те же дурацкие культурные разговоры… Когда тело изнемогает от вожделения и крикливо, откровенно требует своего… Почему они сидят, как манекены, и притворяются, что встретились ради дружеского застолья и умной беседы? Какие тут могут быть беседы?!