Дороги разных миров
Шрифт:
– Какой-такой инструмент? – сделала честные глаза Василиса.
– Тот, который ты совершенно правильно никому не показываешь. Люди, знаешь, разные бывают. Так что шмурзика бери, теперь твой будет. Мама тебе разрешит?
– Я её уговорю! Клянусь! Спасибо! Вы такой добрый!
Старший только головой покачал задумчиво, и назад к костру пошёл.
– Лёшка, Лёшка, нам шмурзика подарили! – завопила Васька, не сдержавшись.
– Ух ты! Правда? – восхитился брат. – А как мы его назовём? Чур, я с ним спать буду!
– Как-нибудь назовём, придумаем. А спать будем по очереди.
–
***
– А Доночке – пивка! – радостно приветствует начало ужина малахольная глойти. – Если у вас, конечно, нет водочки. Если у вас водочка, к примеру, есть, то можно и того, и другого! Потому что пивко без водочки – это только чтобы больше пописять. А пивко с водочкой – это жидкая вселенная внутри Доночки!
– Пиво. Две банки, – строго отвечает ей старший.
– Хотя бы три! – капризничает Донка. – По одной для ума, сердца и печени!
– Какого ещё ума? – бурчит Серёга, раскладывая кашу из котелка по мискам. – Откуда там ум?
– Нету, – соглашается глойти, – нету никакого ума. Ум есть мысль об изначальной природе истинной реальности, истинная реальность есть основа мысли, мысль есть проявление истинной реальности. Мысль возникает из собственной природы истинной реальности, глаза, уши, нос и задница не могут мыслить, а пустота в голове требует заполнения пивом.
– Боже, что ты несёшь! – помотал головой Серёга.
– Это учение святого Хуй-нэна!
– Здесь дети, – укоризненно сказал он.
– А я виновата, что его так звали? Пива дайте, изверги!
– Дай ей ещё банку, – вздохнул старший, – занудит же насмерть. До утра мы не поедем, а к утру проспится.
– Вот это я понимаю, человек познавший природу Будды! А водочки точно нет?
Каша с мясом оказалась очень вкусной, Василиса с Лёшкой быстро наелись и стали задрёмывать. Потом их разбудили, чтобы напоить чаем, к которому Серёга выдал по шоколадке. Спать уложили в маленькой раскладной палаточке на надувном матрасе. В ней тепло и уютно – особенно в обнимку со шмурзиком, который пушистый и тихо урчит.
– Назову его Мурзиком, – сонно сказал Лёшка.
– Почему?
– Потому, что он шмурзик.
– Как-то слишком просто, – засомневалась Василиса. – И вообще, это кошачье имя, а он не кот.
Но Лёшка не стал спорить. Он уже спал.
***
Проснулись от рёва моторов. По ткани палатки метался яркий свет фар и чёрные тени людей, вокруг бегали и кричали, потом грохнул выстрел, ещё один – и ночь взорвалась беспорядочной пальбой.
Василиса выдернула обалдевшего Лёшку и, прижимая к себе одной рукой брата, второй – шмурзика, метнулась под грузовик. Понять, что происходит, совершенно невозможно – в глаза лупят фары, по ушам – выстрелы, все орут. Матерно и неинформативно.
– Ой-ой-ой-ой… – под машину ввинтилась растрёпанная чумазая глойти. – За что они так с бедной Доночкой?
– Кто «они»? – спросила испуганно Василиса.
– Злые, злые люди! Я так хорошо спала! А теперь я проснулась! И меня хотят убить! И выпить нечего!
– Донка, ты что тут делаешь? – под грузовик заглянул Серёга. В руках у него дробовик, ствол дымится. – Бегом в «Ниву», дура лохматая! Сваливаем!
Он схватил
По машине как будто быстро и сильно простучали молотком. Резко запахло соляркой, потянуло дымом. Снизу Василиса увидела, как быстро разгорается огонь в моторном отсеке.
– Шишигу бросаем! – закричал кто-то. – Все в «Ниву»! Уходим!
– Где дети? – закричал в ответ Серёга. – Васька! Лёшка! Сюда!
– Бежим! – Василиса выдернула брата из-под разгорающейся машины, и они побежали на голос. Но тут за спиной раздался громкий тоскливый крик, как будто, разом заплакали десятки котят. Лёшка так резко остановился, что тащившая его за руку девочка чуть не упала.
– Шмурзики! – закричал он. – Они сгорят!
Вывернулся и побежал назад, к грузовику, у которого уже вовсю пылает кабина.
– Лёшка, ты что, бак же взорвется! – кинулась за ним Василиса.
Мальчик с разбегу подпрыгнул, ухватился за край кузова, подтянулся – и канул внутри.
– Сиди здесь! – сказала Васька Мурзику-шмурзику, поставила его на асфальт и прыгнула за братом.
Клетки закрыты, и Василиса не стала тратить время – достала УИн и кинулась срезать защёлки. За бортом метались лучи фар, кто-то в кого-то стрелял, рычали моторы, звал их Серёга, но они вскрывали клетку за клеткой. Лёшка вытряхивал оттуда шмурзиков и кричал им: «Бегите! Спасайтесь!» Кузов затягивало вонючим солярным дымом, дети кашляли и почти ничего не видели.
Когда последняя клетка опустела, Василиса выпрыгнула из кузова и тут же оказалась в чьих-то сильных и жёстких руках.
– А вот и девочка, – удовлетворённо сказал знакомый голос. – Весь комплект в сборе.
***
Василису засунули в задний отсек восьмиколёсного броневика, там уже сидел унылый Лёшка, прижимая к себе встрёпанного грязного Мурзика. Оба выглядели изрядно подкопчёнными, пахли дымом и соляркой.
– А звероловы уехали! – сказал брат грустно. – Бросили грузовик и смылись. И нас бросили.
– Мы сами виноваты, – признала Василиса. – Нас звали, а мы не шли. Что же им, погибать за нас, что ли? У этих – броневики и пулемёты, а у наших только ружья были.
– А шмурзикам что, сгореть надо было?
– Люди важнее, Лёш.
– Ничего не важнее! – брат прижал к себе зверька. – Люди злые.
– Люди всякие.
Броневик дёрнулся и покатился. Окон в заднем отсеке нет, куда едут – непонятно. Мотора не слышно, только зубастые шины рокочут по асфальту.
Василиса смотрела на надувшегося чумазого брата – в драной майке, с копотью на лице, с подпалёнными с одной стороны волосами – и внезапно поняла, что этот мальчишка ей очень-очень дорог. Это было какое-то внезапное озарение. Если бы её в любой момент жизни до того спросили: «Ты любишь брата?» – она бы, конечно, ответила: «Люблю. Это же мой брат». Но сейчас было что-то совсем другое.