Дороги товарищей
Шрифт:
Отовсюду слышен шум чужих моторов, чужая речь, чужим запахом несет от походных кухонь, расположенных прямо в скверах, на клумбах, от госпиталей, под которые уже заняты школы, даже от самих оккупантов, которые шныряют туда-сюда, высокие и низенькие, тощие и толстые, словно приехавшие из дальних мест на праздник. Юноша различает, что здесь не только немцы; он слышит и другой — незнакомый — язык: румыны ли, венгры ли? Может, итальянцы… Один из них, высокий, тощий, иссиня-черный, как жук, задевает юношу плечом и смеется, хохочет. А юноша не оглядывается.
Юноша идет по городу.
Он видит: развалины, еще горячие, курящиеся дымком; уцелевшие дома с бумажными крестами на стеклах, тихие, молчаливые дома, — все вымерло, кажется, в них: машины, не наши, с надписями не по-русски — странные, словно не похожие на человеческие; солдат в мундирах зеленого и серого цветов; офицеров, затянутых в материю и кожу, беспечных, как на пикнике; субъектов в гражданском, странно одетых; один, в котелке и с черной бабочкой, прошел мимо — Сашу так и обдало запахом нафталина; субъектов в полувоенном, с мордами, просящими кирпича, — у этих молодчиков блудливые глаза; девчонку лет осьмнадцати, крашеную, бесстыдно семенящую рядом с молодым красивым черненьким офицериком, — этакая легкомысленная, прыгающая походочка и сверкающие ужасным счастьем глаза…
Юноша остановился и долго глядел на девчонку, свою ровесницу, и рука его была крепко прижата к карману.
Жизнь, нелепая и неправдоподобная, страшная жизнь в полуразрушенном, полусгоревшем городе!
А это кто?
Некий тип в гражданском с белой повязкой на рукаве плаща. И на белой повязке — черная буква П. Полицай! Он стоит возле подъезда какого-то дома, а из подъезда слышен плач женщины и крики детей.
Юноша идет по городу. Никто его не останавливает. Никому нет до него дела.
Он долго стоит у пепелища. Совсем недавно здесь был его дом. Он даже может точно указать, где стояла его кровать и где была кровать его матери. Теперь ни кроватей, ни комнат — ничего, ничего… пустая мрачная кирпичная коробка, груды щебня, скрюченные в восьмерки металлические балки. И куст почерневшей от копоти сирени, единственный куст, каким-то чудом уцелевший в палисаднике.
Юноша что-то ищет среди развалин. Что он ищет? Может быть, какой-нибудь предмет — чтобы оставить его на память. Но он не находит ничего.
На черной закопченной стене юноша куском кирпича пишет: «Смерть фашистским оккупантам! Будем бороться до последнего! А. Н.» — и, не оглядываясь, идет прочь.
Ветер швыряет в лицо его пепел пожарищ. Ветер шепчет слова мести. Ветер предсказывает юноше, что схватка — скоро.
Юноша идет по городу. Рука его прижата к правому карману.
Глаза все видят, все замечают. Глаза темны от горя и ненависти. Страшные глаза — в них лучше не заглядывать пришельцам из чужих стран.
Куда идет юноша? Зачем? Никто не знает.
Глава вторая
Разные люди могли прийти к Аркадию в это утро.
Мог пожаловать Фима Кисиль. Аркадий почему-то верил в это.
Мог явиться связной. Такая возможность вовсе не исключалась. Аркадий был предупрежден на этот счет и знал, что нужно делать. Еще вечером он поставил на подоконник стеклянную банку с цветами и всю ночь спал с открытым окном…
Но Женьку Румянцеву он, конечно, не ждал.
Последние дни он вообще не вспоминал Женьку — не до этого было.
А именно Женька сейчас бежала по пустырю от трамвайной остановки. Она спешила к Юкову — в этом не могло быть сомнения. Рука Аркадия потянулась к банке с цветами… и остановилась на полпути.
«Черт возьми! Неужели?!» — мелькнуло у Аркадия.
Все могло быть. Аркадия учили не удивляться.
Он аккуратно застелил постель своим серым суконным одеялом и лег на него, заложив ладони под затылок. Так он решил встретить Женьку. Он волновался.
«Отец еще спит. Хорошо!» — подумал он.
В чулан заглянула мать.
— Аркаша, к тебе пришли.
Аркадий потянулся на постели, и в это время Женька открыла дверь чулана.
Аркадий сразу же поднялся и посмотрел прямо в Женькины глаза.
В Женькиных глазах была тревожная радость.
— Аркадий! — порывисто проговорила Румянцева. — Только ты один можешь мне помочь! Где Саша? Ты видел его?
Аркадий приготовился услышать совсем не это. Связная? Что за дурацкая мысль пришла ему в голову, в самом деле! Женька — связная?..
— Ты хотя бы поздоровалась, что ли…
— Ах! — воскликнула Женя и протянула руку. — Я уверена, что ты видел Сашу!
— Видел, — сказал Аркадий, усмехаясь и заглядывая в окно, — под Валдайском. Только ведь это было давно. А он что, не вернулся?
Женя, сразу обессилев, смирившись с судьбой, опустилась на табуретку.
— А я была так уверена, что ты поможешь мне, — упавшим голосом сказала она.
Аркадий встал с постели и, взяв с подоконника банку, понюхал цветы — это были астры. Он вчера вечером нарвал их в соседнем, уже давно никем не охраняемом саду.
— Нет, напрасно надеялась, — сказал Аркадий и поставил банку с цветами на колченогий столик.
Женя не обратила на это внимания.
— Теперь я почти уверена: он ушел в армию, — прошептала она и вдруг спросила: — А почему ты не ушел, Аркадий?
Только и не хватало ему этих вопросов!
Женька пришла явно не вовремя. Надо было поскорее выпроводить ее. Он мог, конечно, просто выгнать ее. У него хватило бы силы воли. Ведь предстояло гораздо худшее. Предстояло «предать» всех своих, в том числе и Женьку, «предать» клятву — даже думать об этом страшно! Женька ведь не сегодня-завтра узнает все, и поэтому он, конечно же, может не стесняться.