Дороги товарищей
Шрифт:
Исключения, конечно, были.
Аркадий Юков держался в сторонке. Нельзя сказать, что вокруг него образовалась пустота, но все-таки нечто незримое, понятное только сердцу, отделяло его от соучеников. Что это было? Может быть, какая-то неловкость. Может быть, тактичность. Возможно, то и другое. Одним было неловко разговаривать с человеком, которого через час, наверное, исключат из комсомола. Другим и хотелось бы утешить Аркадия, да эта самая тактичность мешала…
Впрочем, один человек пренебрег всеми условностями и подошел к Аркадию. Это был Боря
Аркадию очень не хотелось выслушивать разные утешения. Он был жестоким врагом всех утешителей. Он лютой ненавистью ненавидел Луку из пьесы Горького «На дне». Он признавал только действие, борьбу.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой![39] —
пел он и всегда следовал этому примеру.
Но недаром Борька Щукин, этот ягненок в представлении близоруких людей, считающих себя опытными психологами, был сродни Аркашке. Он утешать школьного дружка не стал.
— А Робеспьер-то! — сказал он. — Ему бы еще только меч в руки!
— И мантию английского судьи! — добавил Аркадий.
Речь шла, конечно, о Ване Лаврентьеве. Он с самого утра ходил, как вестник возмездия, глядел сурово, и во взоре его светилась такая белоснежная ясность, такая идейная чистота, что все невольно отводили глаза.
— Непреодолимая догма, возведенная в принцип, превращает человека в раба, а сердце его делает каменным, — произнес Борис.
— Фу ты! — сказал Аркадий, с уважением посмотрев на Бориса. — Ты шпаришь по энциклопедии? Или по какому-нибудь премудрому учебнику? Я ведь этих книг не читаю. Все как-то времени нет… занятость какая-то.
— Нет, почему же, — смутился Борис, — это само собой получилось. И я еще не знаю, верно ли. Но думаю, что верно. Идея, доведенная до крайности, переходит в свою противоположность.
— Н-нда-а, — неопределенно протянул Аркадий, намекая тем самым, что по этому вопросу он вряд ли сумеет высказаться.
Вдруг он хлопнул себя по бедру и воскликнул:
— Пришел!
— Ты кого имеешь в виду?
— Одного хорошего человека! Есть хорошие люди, Борька!
— Я в этом никогда не сомневался.
— Погляди, видишь постороннего человека?
Борис огляделся.
— Постороннего? Нет.
— Да вон туда гляди, в сторону аллеи. Видишь ты постороннего гражданина?
— Какого гражданина? Никакого гражданина не вижу.
— Борька!
— Серьезно, Аркадий. Там стоит секретарь горкома партии товарищ Нечаев. А постороннего… нет, не вижу.
— Что? — опешил Аркадий. — Секретарь горкома? В белой рубашке?
— Да, товарищ Нечаев. Разве ты ни разу не видел его?
Аркадий снова хлопнул себя ладонью — только теперь по щеке. Этим он не ограничился. Изумленно свистнув, шлепнул и по другой.
— Оболту-у-ус! — простонал он, страдальчески сморщив лицо. — Что я ему наговори-ил! Что наговорил!..
— О чем ты? — встревожился Борис.
— У меня случилось событие, Борис! Ты подожди…
И Аркадий, целиком поглощенный своими мыслями, двинулся к скамейке.
— Странная история! — засмеялся Борис.
— А? Что такое? — в тот же миг раздался за спиной Бориса резковатый голос.
Борис повернул голову и увидел одного из городских спортивных деятелей. Кажется, фамилия его была Гладышев…
— Так, ничего, — пожал Борис плечами.
— Ты сказал мне что-то, — подозрительно глядя на школьника, продолжал Гладышев.
— Вы ошибаетесь, — сухо и вежливо ответил Борис.
Гладышев поморщился, он не поверил. Пройдя шагов пять в сторону школьного здания, он обернулся. Встретившись с Борисом взглядом, ускорил шаг…
«Он обернется еще раз», — мелькнуло у Бориса.
И тотчас же Гладышев повернул голову. Борису показалось, что в глазах его что-то блеснуло — злость или страх; Борис не мог сказать, что именно. Он опять засмеялся.
А Гладышев вбежал на школьное крыльцо и оттуда, с высоты, поглядел на Бориса в третий раз.
Это было уже страшновато.
Борис не знал, что мгновенный колючий, животный страх охватил сейчас и Гладышева.
Что это было? Предчувствие?
Кто знает…
Звонок возвестил о начале собрания.
Борис сел, по своему обыкновению, сзади, затерявшись среди школьной мелюзги: восьмиклассников и девятиклассников. К нему пробрался и Юков, но Ваня Лаврентьев, занявший председательское место, предложил ему выбрать местечко поближе к сцене.
— За стол президиума? — грустно пошутил Аркадий.
— Пониже, — сказал Ваня.
Аркадий сел в первом ряду.
В президиум избрали директора школы, Ваню, Сашу Никитина, Костика Павловского и еще нескольких школьников.
Однако первой была названа фамилия Сергея Ивановича, секретаря горкома.
Он поднялся из глубины зала и, остановив аплодисменты взмахами руки, сказал:
— Спасибо, ребята! Но мне часто приходится сидеть в президиумах, чуть ли не каждый день. Признаюсь, даже как-то надоедает. Разрешите, я посижу здесь, среди вас. Для президиума не велика будет потеря… Можно?
Все дружно захлопали в ладоши.
Члены школьного президиума заняли свои места. Робеспьер, избранный председателем, объяснил собранию суть дела. Он напомнил комсомольцам о том, что весной Аркадий не сдержал комсомольского слова. Правда, за лето он подготовился и сдал испытания по физике, но этот факт, сказал Ваня, дела не меняет. А затем, повысил голос Ваня, затем Аркадий Юков (хулиган и чуть ли не преступник — таков смыслишка крылся в гневных словах Робеспьера), затем Аркадий Юков избил, да, да, самым бессовестным образом избил известного в городе инвалида, душевнобольного человека Ефима Кисиля. — За что он его избил, товарищи? — вопрошал Ваня. — До каких пор можем терпеть в своих рядах таких разболтанных людей?