Дорогой длинною
Шрифт:
Яшка угомонился только через час. И то помогла Дашка, на миг остановившаяся за спиной мужа и что-то чуть слышно шепнувшая ему. Яшка умолк, смущённо покряхтел, тут же вспомнил о каком-то неотложном деле и, извинившись, вышел из комнаты.
– Спасибо, чяёри, - недовольно сказал Илья.
– Думал - до ночи от него не избавлюсь.
Дашка улыбнулась, взяла пустое ведро и вышла на улицу вслед за мужем.
– Золото, а не девочка, - с нежностью сказала Варька, глядя ей вслед. – И в кого только?
– Да уж не в меня.
–
– Варька снова достала трубку, долго раскуривала её, придавив табак вынутым из печи угольком. Илья молча ждал, рассматривал на свет красное вино в стакане. Дашка всё не возвращалась. Со двора доносилось мокрое шлёпанье: Маргитка у колодца стирала бельё.
Варька наконец управилась с трубкой, затянулась, выпустила облако дыма.
Илья искоса, сердито взглянул на неё:
– Долго дымить будешь, паровоз-вагончики? Рассказала бы лучше, как наши.
– А что наши?
– невнятно переспросила, не вынимая трубки изо рта, Варька.
– Я в таборе с весны не была. Но, кажется, все живы-здоровы, только старая Стеха на Святках померла. Правда, и пора уже было, ей лет девяносто точно стукнуло. Сыво последнего сына женил и всех при себе держит, отделяться не даёт, добро жалеет. Смех и грех глядеть, как четыре невестки у одного костра толкутся да задами стукаются! Маша своего пьяницу похоронила, теперь весёлая бегает: отмучилась… Ванька Жареный из тюрьмы пришёл и в первый же день чуть жену не убил, еле цыгане развели: что-то ему про неё наболтали. Брат его дочь сосватал за каких-то ростовских, весной хотят свадьбу делать, а денег нету, даже занимать не у кого… Илья, что с тобой?
Он опустил глаза. Перевёл дыхание. Сквозь зубы спросил:
– Ты что, издеваешься надо мной? Что мне до таборных? Я их шесть лет не видал и видеть не хочу. Ты мне про детей моих расскажи. И… и про Настьку.
– А-а, вон ты чего… - Варька положила трубку рядом со стаканом на стол.
Долго молчала. Илья ждал, глядя на вино в своём стакане, и в глазах уже рябило от красного блеска.
– Ну, что тебе рассказать… Про то, что Гришка на Анютке женился, ты знаешь? Петька тоже жену взял, из трофимовских, всё-таки навязали тебе Стешку в родню… Красивая девочка, но бесталанная, в хоре только за красоту и держат, сидит посреди первого ряда богородицей… А месяц назад и Илюшка женился на Катьке Конаковой. Прелесть девчонка, и пляшет хорошо… Нет, ты меня не слушаешь, я вижу! Илья! Сам ведь просил рассказывать!
– Прости. Слушаю.
– Илья отпил вина. И, так и не заставив себя поднять глаза, спросил:
– А что же… Настька?
– Настька?
– Варька помолчала.
– Настька замуж собирается. За князя Сбежнева. Если всё хорошо будет, осенью уж обвенчаются. Он её в Париж увозит.
Вот так, ошалело подумал Илья, сжимая внезапно заплясавший в пальцах стакан. Вот так. Не зная, куда деть задрожавшие руки, злясь на себя за это смятение, он всё же сумел усмехнуться:
– Что ж… Слава богу, быстро утешилась.
– Помолчи!
– резко сказала Варька.
– Что ты знаешь?
– А чего тут знать?!
– рявкнул Илья, стукнув стаканом
Варька молча смотрела в окно. Когда Илья перестал материться, спросила:
– Слушай, а ты чего ждал? Что она до конца дней своих по тебе убиваться будет? Много чести…
– Ничего я не ждал. Выходит замуж - и слава богу. Может, ещё детей ему нарожает.
– Илья встал, прошёлся по комнате. Дрожь в руках не проходила, саднила порезанная ладонь. В висках стучало, как маятник: Настька… князь…
Настька… князь…
Да, конечно, прежнего не воротишь. И права Варька, не сохнуть же Настьке одной, она совсем не старая ещё, красивая, любой такую с радостью возьмёт, небось и не один князь в очереди стоит… Права Варька, и Настька права, хоть поживёт по-человечески. И ничего другого быть не могло… но отчего же, господи, худо-то так?
– Что ж она за него сразу не вышла?
– спросил он, стоя у окна и глядя на двор.
– Зачем тянула столько лет?
– Не знаю. Может, тебя ждала. Может, боялась. Наши-то все её уговаривали, Митро - тот с утра до ночи зудел, как бабка древняя: выходи, выходи, дура… А сейчас уж тянуть некуда, князь в Париж с посольством уезжает, а туда только законную супругу можно.
– Понятно. Ну - дай бог.
– Подойди ко мне.
Он не послушался. Упрямо стоял у окна до тех пор, пока Варька не подошла сама, не взяла его за руку и не усадила насильно у стола.
– У тебя кровь. Сильно порезался? Как был бешеный, так и остался… Чего разошёлся-то? Совсем, что ли, плохо здесь?
– С чего ты взяла?
– Илья опустил голову, понимая, что сейчас хочешь не хочешь, а придётся врать. Противно было до дрожи в коленях, но Илья знал:
правды о своей жизни с Маргиткой он не расскажет под ружьем. Никому.
Даже Варьке.
– Что ты на меня так смотришь? Чего ты сама себе напридумывала? Слава богу, хорошо живу. Что детей пока нет - это пустяки, Маргитка сейчас в тяжести, к зиме управится. Деньги есть, лошади есть, дом есть… Внуков вон целая охапка, покою в доме никакого… Чего ещё надо?
Варька молчала. Умолк и Илья. Через минуту тишины он осторожно поднял взгляд. Сестра сидела, подперев голову рукой, и изумлённо смотрела на него.
– Слушай, Илья, ты что - голову мне морочишь?
– почти с испугом спросила она.
– Ты ума лишился?!
Он не ответил. Варька негромко, глядя в окно, сказала:
– Вот не думала, что у нас с тобой до такого дойдёт. Ты что, Илья, решил, что я за эти годы ослепла? Или из ума выжила? Хорошо он живёт, посмотрите на него, люди добрые… А то я не знаю, зачем ты в эту дыру зарылся! Жену от цыган прячешь, позориться не хочешь, только и всего! Была я в Симферополе, мне крымы рассказали, почему вы оттуда съехали! И в Кишинёве была, там вас лаутары местные тоже хорошо помнят! А что ты с девочкой сделал? Во что ты её превратил?! Да для того она, что ли, родилась, чтобы за твоей кобылой по свету таскаться?