Дорогой длинною
Шрифт:
Останься! Не ходи!
– Отвяжись от меня, дура!
– заорал и Илья, отдирая её руки от сапог и отбрасывая заливающуюся слезами Маргитку с дороги.
– Сказал же, что вернусь!
– Илья!
– Маргитка бросилась было за ним, но, споткнувшись, снова упала в пыль. Завыла низким, сдавленным голосом, колотясь головой о землю.
Илья ускорил шаг.
Южные сумерки наступили, как всегда, быстро. Когда Илья очутился на набережной Верхнего города, уже стемнело. Это была "чистая" часть Одессы.
Набережная белела шляпками и платьями дам, кителями военных, целая толпа стояла возле духового оркестра, бравурно исполняющего венский вальс, от фонарей и иллюминации на тротуары ложились цветные пятна, порт вдали был весь усыпан огнями, по чёрной
Дневная жара спала, и воздух был свеж от морского ветра. Сильно пахло какими-то душистыми цветами. Отчётливо слышались звуки оркестра, женский смех, скрип пролёток, свист мальчишек: казалось, половина города высыпала в этот тёплый вечер на набережную. Из-за Молдаванки поднималась ущербная луна, рядом с ней растерянно мигала первая зелёная звезда.
Илья постарался как можно быстрее миновать эту весёлую, шумно болтающую, нарядную толпу. Он редко бывал в этой части Одессы, обычно посещая в городе лишь Староконный рынок и Привоз. Где находится главный городской парк, он не знал, и пришлось навести справки у полуголого мальчишки-турчонка с шарманкой и плешивой мартышкой на верёвке.
Оказалось, недалеко, и вскоре Илья, миновав бульвары, шагал вдоль решётки, огораживающей парк. Запах цветов усилился, над кустами вились разноцветные и яркие южные светлячки. Луна запуталась в ветвях деревьев, и Илье казалось, будто она ехидно подмигивает ему оттуда. А вскоре в звуки южного вечера вплелись сначала слабые, чуть слышные, но с каждым шагом Ильи становящиеся всё более отчётливыми голоса и гитарная музыка. Он пошёл быстрее, но проклятая ограда всё не кончалась, людей навстречу попадалось всё меньше, и вскоре Илья понял, что обходит парк с задней стороны. Пение меж тем стало совсем громким, между кустами в разрыве ветвей блеснул яркий свет, и Илья остановился. Сквозь чугунные прутья ему была видна освещённая площадка эстрады, на которой сидел хор. Место перед эстрадой было сплошь забито людьми - "чистая" публика сидела за белыми столиками, между которыми сновали официанты с подносами, народ попроще стоял за лёгкой оградкой, и сколько ни вглядывался Илья, он не увидел среди стоящих свободного места. Нечего было и думать о том, чтобы протолкаться поближе к хору - даже если обойти весь парк кругом и войти, как положено, с главного входа. Илья чертыхнулся от бессилия, со злостью подумал о том, что, пока он будет бегать вокруг решётки, хор, чего доброго, закончит выступление. Он прижался лицом к самой ограде, но сквозь просветы в ветвях акаций было видно немного.
– Эй, Илья! Смоляко!
Вздрогнув, Илья отпрянул от решётки. Мало того, что весёлый шёпот позвал его по имени, так ещё и слышался он откуда-то сверху. Отчаянно гадая, кого из знакомых принесла нелёгкая, Илья поднял голову… и невольно фыркнул от смеха: за оградой, в развилке толстого каштана, болтая босыми ногами, сидела с туфлями в руках Роза Чачанка.
– А, пришёл всё-таки?
– с улыбкой спросила она. Светлячок сел ей на плечо, озарив щеку и смеющийся глаз зеленоватым светом.
– Пришёл… - проворчал Илья.
– Ты как туда влезла-то, чёртова баба?
– По решётке. И ты давай. Всё равно там сквозь народ не проберёшься, я пробовала. Все те, кто вчера их у Фанкони слушал, сегодня опять пришли.
Я час вокруг ограды на рысях носилась, пока это дерево высмотрела. Лезь сюда, морэ, цыган нет, никто не увидит!
Последние слова Розы оказались решающими: Илье вовсе не улыбалось карабкаться на дерево в свои сорок три года на глазах у местных цыган. Роза, подбадривая, нагнулась из развилки и протянула ему руку. Помощь Илья отверг, огляделся по сторонам, схватился покрепче за прутья решётки - и через минуту сидел на неудобной, покрытой буграми и наростами ветке каштана, переводя дыхание.
– Ай, молодчико!
– похвалила его Роза, но Илья этого уже не слышал.
Хор пел "Не смущай". Мощная волна голосов расходилась в тёплом воздухе, весь
хорошо Роза придумала, видно отсюда и в самом деле как на ладони. Вот он – весь московский хор из Грузин, вот они все! Вон гитаристы - Ванька, Ефим и Петька Конаковы, дядя Вася, все четверо Трофимовых, ещё какие-то молодые, незнакомые… Первый ряд весь блестит и сверкает, это - солистки, плясуньи.
Вон Стешка высится Медведь-горой, поглядывает на дочерей, вон Илона - она не улыбается, лицо грустное, сдала сильно за эти годы… Вон дочери Митро, все как на подбор, "арапки" с узкими глазами, и одна другой краше, сидят в цветных шалях. Вот с краю Варька в чёрном платье, с голубым шарфом через плечо, поёт задумавшись, полуприкрыв глаза, и словно это не её низкий и густой голос слышится сильнее всех… А вот и Митро стоит перед хором, спиной к Илье, но разве с кем его спутаешь? Всё такой же прямой, строгий, в плечах - косая сажень, со спины - просто молодец, да вот только седой совсем… Что ж, было с чего поседеть. А вон… а вон, кажется, Гришка. Илья резко подался вперёд.
Гришка, сын… точно! Стоит со своей скрипкой, наклонив к ней чёрную голову, не улыбается, глаза опущены, и весь он где-то не здесь… не изменился совсем.
А вырос сильно, в плечах раздался, мужик мужиком стал… Где там жена его?
Илья пристальнее вгляделся в ряд солисток, выискивая белокурую голову Анютки, но в это время "Не смущай" закончилась, и толпа зрителей разразилась аплодисментами. На эстраду понесли цветы, солистки, кланяясь, принимали их.
Толстенький конферансье Андруцаки, известный всей Одессе, несколько раз пытался объявить что-то, и несколько раз ему не давали это сделать. Наконец конферансье с напускным отчаянием всплеснул руками, повернулся к Митро.
Тот усмехнулся в ответ, медленно поднял руку с гитарой - и стало тихо.
Совершенно серьёзно, без тени улыбки Митро объявил:
– Господа… Катька.
Из первого ряда вскочила молодая цыганка, совсем девочка, с длинными, перекинутыми на грудь косами. На её свежем юном личике с круглым подбородком застыла неподвижная улыбка танцовщицы. Катька была одета по памятной Илье котлярской моде: широкая алая юбка с оборкой, начинающейся чуть не от колена, такая же алая кофта с безразмерными рукавами, и даже голова по-замужнему повязана платком. В зале стало тихо. Чуть слышно вступили аккордами "венгерки" гитары, и Катька, плавно приподняв руки, тронулась по кругу. "Славно идёт", - отметил про себя Илья, следя глазами за тонкой фигуркой в красном. Катька сделала круг, другой, развела руками, поклонилась хору - и из второго ряда не спеша, с напускной ленцой вышел молодой цыган, тоже совсем мальчишка, с курчавой головой, смуглым до черноты лицом, сросшимися бровями, чуть раскосыми мрачноватыми глазами.
Илья заворожённо смотрел на него. Почувствовал, что хорошо бы перекреститься, и сделал бы это, если бы не боялся свалиться с дерева. Что же это за колдовство такое? Будто он сам, Илья Смоляко, выходит к этой красотульке плясать, он сам - лет двадцать пять назад? Рука вдруг задрожала, скользнула по жёсткой коре каштана, Илья еле успел ухватиться покрепче.
Дэвла… Это же Илюшка! Илюшка, сын, вышел "работать венгерку" со своей молодой женой! "Авэ, чяворо[146], сынок…" - шёпотом попросил он, словно сын мог слышать его. Гитары прибавили ритм, Катька улыбнулась до ушей, кинула лукавый взгляд через плечо, вызвав смех у зрителей, и Илюшка, медленно поднимая руку за голову, пошёл по кругу вслед за женой. Илья глаз не мог отвести от его высокой, по-мальчишески стройной фигуры. Сын с молодой женой плясал "венгерку", зрители хлопали в такт гитарных аккордов, звонкая музыка уносилась к тёмному ночному небу, к звёздам…