Дорогой длинною
Шрифт:
– Оставайся с нами. Всё лучше будет.
– Люди-то что скажут?
– Что-нибудь, конечно, скажут, - подумав, подтвердила Роза.
– И что с того?
Может, ты этого боишься? Может, я боюсь?
Смутившись, Илья подумал, что она опять права. А больше ни о чём думать не хотелось. Кончился этот день треклятый, и слава богу… В темноте Роза сбросила юбку, стянула через голову кофту и в одной рубашке полезла под одеяло.
– Иди ко мне, - спокойно позвала она, и Илья послушался.
Глава 7
После душного и пыльного
По крошечному окошку задней комнаты ресторана барабанил дождь. Изза стены слышались звуки настраиваемой скрипки, кто-то из солистов распевался на весь ресторан: "Вдо-о-о-оль по Питерско-о-й!.." "Федька Трофимов воет. Вот ведь пасть лужёная…" - равнодушно подумала Анютка, сидя у окна и глядя на то, как дождевые капли скользят по блестящим листьям клёна и падают вниз. Было около девяти вечера, но на улице по летнему времени едва начало смеркаться. Бегущие по стеклу капли светились жёлтым огнём, отражая свет окон. Анютка уже была одета для выхода на эстраду в чёрное шёлковое платье с открытыми плечами, голубая шаль дожидалась на спинке стула, до начала выступления оставались считаные минуты, но она медлила. Настроение певицы было под стать погоде, у неё отчаянно болела голова, хотелось спать. Вдобавок Анютка чувствовала приближение простуды и даже точно знала, где она её подхватила: прошлой ночью, сидя рядом с тёткой Данаей Тихоновной, содержательницей старого и почти бездоходного публичного дома в Грузинах. Данае Тихоновне было уже под шестьдесят, и она часто болела, а вчера перепуганные девицы и вовсе были готовы бежать за попом. За Анюткой, единственной родственницей, послали в ресторан, выдернув её прямо из зала, и ночь она провела у постели тети. Та, впрочем, отлежалась и под утро уже довольно бодро повторила Анютке то, что та давно знала сама: что заведение остаётся ей в наследство вместе с чулком, набитым золотыми десятками, сервизом поповского фарфора и немецкими часами с боем; что хоронить Данаю надо на Рогожском староверческом кладбище рядом с её родителями; что платья нужно отдать в богадельню, а серебряные подсвечники - в церковь и что Анютке давно пора искать себе настоящего мужа. На этом месте Анютка обычно взрывалась, как бомба, но вчера, учитывая плачевное положение тётки, лишь кисло посоветовала:
– Не в свои дела не лезьте…
– А ты не груби тётушке родной, которая при смерти!
– парировала Даная Тихоновна.
– Гришка - не муж, а несчастье роковое. Ты с твоей красотой могла бы партию и получше сделать.
– Не пойду я за вашего майора Опоросенко, отстаньте.
– Вот и чурбан выходишь! Ходила бы барыней замужней, майоршей, дом имела бы, детей нарожала… Или хочешь, как я, всю жизнь грибом на помойке прожить?
– Не будет у меня детей.
– Не будет, знамо дело… если не перестанешь к Ульяшке на вычистку бегать. Сколько раз уже от Гришки чистилась? Два? Три?
Анютка
– А что прикажете делать? Брюхатой ходить? Я ему и так-то не нужна, а на кого я беременная похожа буду? В ресторан брать перестанут, публика меня за два дня забудет, а Гришка - за один.
– Господи святый, и как я такую дуру вырастить смогла?
– горестно спросила Даная Тихоновна у висящей над кроватью иконы Троеручицы.
Богородица не ответила. Даная Тихоновна пожала плечами и задумалась.
Молчала и Анютка. Из-под щелястого окна сквозило в спину, но она лишь куталась в шаль и не моргая смотрела в угол.
Даная Тихоновна раскашлялась. Кашляла она долго и с удовольствием, вспоминая родителей, господа бога, отца императора с семейством и святую Дарью. После чего откинулась на подушку и сказала:
– Я этих чертей цыган, слава богу, знаю. Яков Васильич, царствие ему небесное, со мной, как с супругой законной, почти двадцать лет прожил. И поверь ты мне, за детей они душу положат. Тебе бы, козище безголовой, не вычистки делать, деньги со здоровьем понапрасну тратить, а родить своему Гришке пару-тройку цыганят - раз уж тебе на нём свет клином сошёлся. Верь мне – никогда тебя не бросит!
– Но и любить не будет.
– Ну, милая, многого хочешь!
– возмутилась тётка.
– Нашей сестре одно что-нибудь полагается: или любит, или содержит. Выбирай, что тебе нравится.
И к тому ж, не замечала я что-то, чтоб он тебя хоть когда обожал…
– Да замолчите вы или нет?!
– вспылила наконец Анютка.
– Помереть и то покойно не можете!
– А вот насчёт этого не дождёшься!
– ехидно заявила Даная Тихоновна. – Я уж знаю: ежели за ночь не скончалась - значит, ещё месяц-другой поскриплю! Поди отгони от дверей этих дур гулящих, чтоб не выли, да отцу Пафнутию за беспокойство сливяночки налей. И ложись сама спать там, на сундуке.
Спать ложиться Анютка не стала и ушла от тётки домой в отвратительнейшем настроении. В глубине души она не могла не признать, что Даная Тихоновна права.
…В дверях появился Иван Владимирович Конаков. Анютка, не замечая хоревода, сидела к нему спиной, и он долго не спешил окликать певицу, разглядывая её длинную шею, изящную линию спины в низко вырезанном платье и белые, словно из слоновой кости выточенные плечи. Когда Конаков сглотнул слюну, Анютка, не поворачиваясь, спокойно сказала:
– Очи ясные сломаешь, дядя Ваня, поберегись. Чего пришёл? Выходить пора?
– А то ты не знаешь… Все тебя ждут, - смущённо проворчал тот.
– Глаза у тебя, что ли, на спине?
– В окне отражаешься.
– Анютка встала, сдёрнула со спинки стула шаль.
Взявшись за виски, поморщилась. Без особой надежды попросила: - Дядя Ваня, может, домой я пойду? Ну, не расположена я сегодня - голова трещит, из носа вот-вот польёт… Не свалиться бы совсем…
– А мне какое дело?
– буркнул хоревод.
– Кто петь-то будет - я? Завтра, ежели разболеешься, бог с тобой, не выходи, а сегодня позарез нужно.
– Царь-государь пожаловал?
– лениво спросила Анютка, идя к выходу.
– Нет.
– Иван пошёл за ней.
– Штабс-капитан Кричевский какого-то князя грузинского притащил, большой компанией сидят.
– Князь?
– усмехнулась Анютка.
– Знаю я, у них на Кавказе, у кого два барана есть, тот и князь.
– Ты идёшь или нет, оторва?!
– лопнуло терпение у Конакова.
– Чёрт с тобой, отпоёшь "Хризантемы" - и беги домой, а сейчас пошла к гостям!
– На бабу свою ори!
– огрызнулась через плечо Анютка.
– Иду.