Дорогой длинною
Шрифт:
Лазарь, которому расшибли нос, сидел на крыльце, прижимая к пострадавшему месту живую, бьющуюся макрель, и, казалось, забыл все слова, кроме матерных. Вскочил он лишь тогда, когда рыбаки, погалдев и поудивлявшись случившемуся, решили, что, коли лов всё равно пропал, требуется отметить победу, и дружно тронулись в кабак. Раненый Белаш, которого оставили было лежать с повязкой на голове в тени под грецким орехом, гневно заорал, вскочил и триумфально пролез в узкую дверь впереди всех.
– Чачанка, идём с нами!
–
Но Илья сгрёб Розу в охапку, утащил её в заднюю комнату, уложил, как девочку, на кровать, и только там она, повалившись ничком на смятую подушку, зашлась в плаче. Илья сел рядом на полу, растерянно пробормотал:
– Ну, чего ж теперь-то, дура…
– Да-а… Тебе легко говори-ить… А знаешь, как я спугалась?
– А то… Сам чуть со страха не околел. Да зачем ты в это полезла-то? Нешто ты их сдержать смогла бы, кодлу эту пьяную?
– Что ты… не сдержала бы нипочём… Я время тянула, ждала: вот сейчас рыбачки подгребут…
– А… А если бы не подгребли?
– Да куда б они делись-то?
– Роза всхлипнула в последний раз, высморкалась в полотенце и села на постели.
– Тут, морэ, народ отчаянный, своих в обиду не дают.
Илья не стал уточнять, насколько "своими" были поселковым рыбакам прибежавшие из Одессы евреи. Он молча принёс Розе ковш воды - умыться, приложил к своей принявшей угрожающие размеры шишке ложку.
Осторожно спросил:
– Как это у тебя огонь разноцветным сделался?
– А, в цирке научилась… - Роза хмыкнула.
– Просто порошочек особый сыплешь - и всё. Видел, как я над огнём-то руками махала?
– А с какой стати эта баба всякую дрянь рожать начала? Ты что, правда ведьма?
– А ты правда безголовый?!
– всерьёз обозлилась Роза.
– Фокусы, и больше ничего! Гляди, что это у тебя из носа торчит?
Илья и опомниться не успел, а Роза уже поднесла руку к его лицу и через мгновение вертела в пальцах серебряный рубль.
– У, здорово!
– восхитился он.
– Может, золотой червонец вытащишь? Так я конную торговлю брошу…
Роза закатила в потолок глаза и уже открыла было рот, чтобы объяснить Илье, что она о нём думает, но тут в дверь осторожно постучали. Илья, обернувшись, нехотя спросил:
– Кого нелёгкая несёт?
– Это я, Лазарь, - проворчали из-за двери.
– Тут мои жиды просятся…
Благодарить за спасение детей желают!
– Всех гони вон!
– рявкнула, приподнявшись на локте, Роза.
– И здесь житья от них нету! Лазарь, скажи ты мне, ради бога, зачем вам, евреям, Христа распинать понадобилось?! Сколько теперь мороки через это… Всё, спать хочу, подите к чёрту все!
Когда Лазарь ушёл, Илья подошёл к постели.
– Дай места.
Роза молча подвинулась, и через минуту они уже спали в обнимку на скомканной, залитой солнечным светом из
Когда Илья открыл глаза, был уже вечер. Солнечные лучи, пересекающие комнату, из золотых стали красными, тягучими, квадрат неба в окне поблёк.
Роза ещё спала, лёжа на спине и по-детски приоткрыв рот. С минуту Илья смотрел на неё. Затем встал, крепко, с хрустом потянулся и подошёл к окну.
Евреи никуда не ушли. Все как один сидели во дворе: мужчины пристроили головы на колени жен, дети возились под орехом, старики молились, женщины разговаривали с рыбачками возле коновязи. Стоя у окна, Илья растерянно смотрел на них.
– Сидят, что ли?
– послышался унылый голос. Обернувшись, он увидел, что Роза уже спустила ноги с постели и почёсывает обеими руками спутанные волосы.
– Вот нехристи, на что они мне сдались? А я-то в табор вечером собиралась…
– Табор пришёл?
– заинтересовался Илья.
– Чей? Наших?
– Не, кишинёвцы[165], кажется. Второй день стоят возле лимана, за Одессой.
Вчера на Привозе ихних баб видала, гадать приходили.
– Так пойдём. Лошадей посмотрю. Наверняка они не продавали ещё.
Зевнув, Роза спустила ноги с постели.
Котлярский наряд всё ещё был на ней; она лишь расправила измятые складки юбки и нырнула в свой сундук за шалью и фартуком. Заодно вытащила чёрную мужскую рубаху с глухим воротом, явно кавказского происхождения.
– Надевай!
Поколебавшись, Илья согласился: его единственная чистая рубаха была изорвана во время битвы с погромщиками, и больше форсить перед таборными было не в чем. Когда он заканчивал наводить тряпкой глянец на сапоги, Роза, уже в фартуке, в шали, завязанной узлом под мышкой, вскочила на подоконник.
– Я - в окошко, морэ. Нужны мне эти жиды! И так сколько времени на них потеряли… А ты выводи лошадей, и трогайте в степь помаленьку с Митькой.
Я догоню.
Когда спустя несколько минут Илья вышел из трактира, евреи кинулись к нему со всего двора.
– Ясный пан, примите благодарность…
– Бог наградит, бог вас не забудет…
– Позвольте руку, шановный пан…
– Да пошли вы все к лешему!
– завопил "шановный пан", вырывая руки у двух молодых евреек, силящихся поцеловать их.- Убирайтесь, дела у меня, опаздываю!
– А где же супруга пана?
– дребезжащим голосом спросил старый полуслепой раввин.
Кричать на деда Илья не посмел и, сбавив тон, объяснил, что супруга смылась через окно и ускакала часом раньше, куда - он сам не знает. И коль уж она им так была нужна, надо было лучше смотреть.