Дорогой длинною
Шрифт:
– Чяялэ, да где вы там?
– полусердито закричала она.
– Кто обещал помогать? Ой, Илья, ну слава богу, наконец! Илья, они до завтра у нас побудут! Все - и Стеха, и Пашка, и Катенька… Девки уже в лавку побежали, я такой жар-пар развела!
– Годьвари[51]!
– похвалил её Илья. И шагнул вслед за дедом Корчей в дом.
В комнате за широким столом Макарьевны сидели мужчины. Илья увидел и кривого Пашку в пёстрой повязке через глаз, и лучшего друга Мотьку, и дядьку Сыво с длинным грустным
– Илья! Чтоб мне света не дождаться! Смоляко!
– Как ты, морэ? Как живёшь? Не скучаешь без тележки своей?
– Сказали, в хоре глотку дерёшь вместе с Варькой - правда, что ли? Не женился ещё? Мы тут тебе присмотрели одну, из наших же, старого Чоро дочка…
– Гнедых своих продал, не прогадал? Левая у тебя вроде прихрамывала…
– А слыхал, что нашего Саньку посадили? И добро бы за дело, а то ведь за драку, дурака! Шесть человек детей оставил, жену! Совсем голов у цыган не стало!
– А у нас так тебя вспоминали, когда под Смоленском встали, так вспоминали! Ох, и лошадочки же там, дэвлалэ, дэвлалэ… Кроме тебя, никто бы не взял!
Перед Ильёй вертелись знакомые смуглые физиономии, блестящие глаза, ухмылки, белые зубы. Спина и плечи уже трещали от похлопываний и объятий.
Илья едва успевал отвечать направо и налево, что живут они хорошо, что гнедых продавать он пока не стал и что он не женится под ружьем даже из уважения к старому Чоро. Наконец наобнимались, наорались, успокоились, полезли обратно за стол. Илья уже по второму разу слушал новости, узнал, что сестру Ваньки Жареного Таньку выдали за богатого цыгана-коновала из Орла, что Пашка и Сыво подрались спьяну на свадьбе из-за какого-то пустяка и не разговаривают по сей день, что у Чоро умерла жена, и старик ломает голову, как распихать по мужьям четверых оставшихся девок, что надо же иметь совесть и помочь родственнику, девки-то очень даже неплохие, вон хоть бы Ташка, погляди сам, какая красота подросла, а всего-то четырнадцать… Илья из вежливости поглядел. Ташку он помнил воробьёнком, девчонкой-подлеточкой, бегающей по табору в рваной одежонке.
Сейчас Ташка стояла вместе с женщинами, помогала Варьке резать капусту.
Когда Илья взглянул на неё, обернулась. На него с вызовом, в упор посмотрели чёрные глазищи из-под стрел-бровей. М-да, неплоха…
– Красавица-девка, Илья!
– стучал себя кулаком в грудь кривой Пашка. – Посмотри на глазки, на волосы! Фигуристая, как лошадка беговая! Я бы за такую трёх коней дал! Нет, двух… двух коней и жеребчика! А добычливая, ловкая - настоящая цыганка, козла за корову на базаре сбудет! Мать-то её, Билю, помнишь? Лихая была гадалка, всю семью кормила… Подумай, морэ!
– Отвяжись, - поморщился Илья.
– Что ты так для Чоро стараешься?
Должен ты ему, что ли?
– Дурак, - обиделся Пашка.
– Не для старика, а для тебя стараюсь. Нам уж тут рассказали, что ты на ноги хорошо встал. Теперь можно и о семье думать, цыган ведь! Бери жену, морэ,
– Успеется… - отмахнулся Илья.
Пашка с досадой взмахнул руками, набрал было воздуху для новых уговоров, но сидящий рядом дед Корча опустил на Пашкино колено тяжёлую ладонь, и тот умолк. Цыгане поторопились заговорить о другом.
Цыганки суетились на кухне. По дому плыли запахи жареного мяса, тушёной капусты, пирогов. То и дело кто-то из женщин пробегал через горницу в сени с исходящим паром котлом, ведром солёных грибов, ковшом молока. Там же крутились дети, всё звенело от голосов, смеха, воплей и генеральского гласа Макарьевны:
– Эй, неси воду! Соли много не сыпь! А кто это куру щипать начал и не кончил? Эх вы, ворожеи базарные, откель у вас только руки растут! Живо дощипывайте да в печь её, мужичье голодное сидит!
– Макарьевна! Эй, Макарьевна!
– позвал Илья.
Хозяйка появилась из кухни красная и распаренная, вытирая лоб углом фартука.
– Чего тебе, чертогон?
– Скажи нам романэс[52]!
– Илья подмигнул цыганам.
– Да ну тебя! Нашёл скомороха!
– отмахнулась было Макарьевна, но стол взорвался голосами:
– Скажи, хозяйка!
– Мы все просим!
– Уважь общество!
– Это вы, что ли, общество, черти немытые?
– фыркнула Макарьевна.
Подумала, подбоченилась и выпалила на одном дыхании: - Дэ-кхэр-ловэнанэ-о-кхынвало-кэрдём[53]!
Миг ошеломлённой тишины - и хохот, чуть не обваливший потолок.
Цыгане хватались за головы, падали друг другу на плечи, держались за животы. Из кухни прибежали испуганные женщины. Илья, едва справляясь с душившим его смехом, спросил:
– А что сказала - знаешь?
– А то!
– обиделась Макарьевна.
– По-человечески это - "Желаю доброго здоровья!" Цыгане в изнеможении попадали головами на столешницу. Макарьевна, скрестив руки на груди и выпятив губу, презрительно наблюдала за этим весельем. Затем махнула рукой:
– Заржали, жеребцы… тьфу!
– и величественно удалилась на кухню.
А вытирающему слёзы Илье достался сердитый взгляд деда Корчи:
– Не стыдно тебе, безголовый? Старая ведь гаджи…
– А чего я-то?..
– осёкся он.
– Это же Кузьма её выучил. Она сама к нему приставала: хочу, мол, по-цыгански хоть два слова знать. Вот - знает теперь…
Женщины принесли жареное мясо - духовитые, горячие, сочащиеся коричневым жиром ломти. Счастливая Варька бухнула на стол блюдо с курицей, заулыбалась гостям:
– На здоровье! Если б мне знать, что вы все в гости будете, - ещё лучше бы приготовила!
– Не пристроил её ещё?
– тихо спросил Илью дед Корча, принимаясь за мясо.
– Нет пока, - нехотя отозвался Илья.
– Да ей и так неплохо, кажись.
– Не жалеешь, что в хор ушёл?
Илья задумался, не зная, что сказать. Старик цыган ждал, посматривая из-под седых бровей блестящими, внимательными глазами. Но Илья так и не успел ответить ему - в сенях снова хлопнула дверь. Знакомый голос поприветствовал всю компанию: