Дорогой мой человек
Шрифт:
Володя кивнул.
— Там я хоть в самой малой, капельной мере, но способствую делу освобождения, прости за высокий стиль, а здесь я иждивенец войны…
— Ты-то?
— Я-то.
— Тогда кто же я?
Она быстро к нему повернулась. Он смотрел на нее яростно-несчастным взглядом, и она внезапно поняла, что все ею рассказанное он воспринял как упрек своему смирению перед болезнью, а последняя ее фраза об иждивенцах войны совершенно доконала его.
— Володька! — тревожно воскликнула
— Что, тетечка? — спокойно спросил он. И Аглая Петровна с нежностью и болью почувствовала, что спорить с ним и возражать ему бессмысленно, как бессмысленно было бы спорить с ней, очутись она на его месте, или с его покойным отцом — Афанасием Петровичем, доживи он до нынешнего дня. Все то, что она рассказала нынче, было для него не просто повествованием о страшных судьбах людей в фашистской оккупации, а обвинением его в бездействии, в сдаче на милость объективных обстоятельств, в том, что он так бешено ненавидел, — в вялости души.
— Володя, — опять сказала она. — Володечка, я же прежде, чем разбудила тебя, с твоими докторами разговаривала. Ты болен, тебе и думать нечего…
Он внимательно и немножко грустно на нее смотрел.
— Уж и думать нечего! — с усмешкой возразил он. — Болезнь моя, тетечка, пустяковая, сама по себе пройдет…
— Но доктора…
— А я сам, кстати, тетечка, доктор, и не такой уж дурной…
— Выбрось из башки своей глупой…
— Не выброшу! — спокойно пообещал он.
Аглая Петровна сердито пожала плечами.
— А Иван Дмитриевич? — неожиданно спросил он. — Разве я не мог тогда его вытащить?
— Как это вытащить?
— Возле военкомата я его встретил, — сказал Володя. — Впрочем, ты не знаешь…
«И не узнаю никогда, — печально подумала Аглая Петровна. — Разве этот фрукт расскажет? Ничего я теперь не узнаю — глупая женщина!»
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— О всяком, — устало ответил он. — Кстати, тетечка, все эти размышления — чепуха. Вот Ганичев и Полунин размышляли насчет Жовтяка, а он в бургомистры вылез. Пакость это — размышления…
— Заносит тебя, мальчик, — с тихой улыбкой проговорила Аглая, — и круто заносит…
Сунув кисти рук в широкие рукава халата, она поднялась, Володя пошел провожать ее в третий корпус, где было нервное отделение. В госпитальном дворе было скользко и темно, в далеком небе над Москвой ярко горели звезды, оттуда доносился покойный звук истребителей, охраняющих столицу. Чтобы Аглая Петровна не упала, Володя крепко и бережно взял ее под руку, она вдруг, словно сама удивившись, призналась:
— Соскучилась я по тебе, дурачок.
— Ну да?
— А ты-то про меня хоть вспоминал?
— Конечно, — сказал Володя. — Разве тебя можно не вспоминать? Ты
И спросил быстро:
— От рыжей ничего не получала?
— Одно письмо вот теперь получила, после всех приключений, но только совсем старое, августовское еще. Вместе получила с твоими двумя. И от Родиона получила.
Володя молчал.
— Родион воюет, насколько я поняла, командует дивизионом, — сказала Аглая Петровна и подождала: ведь должен же он был спросить, что пишет Варвара. Но он не спрашивал. И Аглая добавила: — Жив-здоров Родион Мефодиевич.
У дверей третьего корпуса они остановились. Здесь неярко светила синяя лампочка.
— Вот тут мы и живем — психи, — морща губы, сказала Аглая Петровна. Живем и не работаем. Заходи в гости…
— Зайду, — пообещал он.
— Володька, ведь ты все еще ее любишь, — подняв к нему лицо, сказала Аглая Петровна. — Верно ведь, любишь?
— Ну? — неприязненно спросил он.
— Не нукай. И рано или поздно непременно на ней женишься. Так не мучай ни ее, ни себя. Отыщи и женись. Лучше раньше, чем позже…
— Самое времечко нынче женихаться, — с угрюмой усмешкой сказал Володя. — Отношения выяснять и женихаться.
— Мучитель дурацкий, — воскликнула тетка, и Володя понял, что она сердится. — Действительно, ригорист, как тебя раньше ругали. Пойми, не из сплошных выстрелов и атак состоит война. Ты же любишь ее, как же ты можешь так рассуждать…
— Ладно, — отрезал он, — чего там, тетечка, лишние слова говорить. Каждому свое. Я уж так устроен. Поправляйся и наведывайся, не чинись визитами…
— Ну, будь здоров, — вздохнула она.
Положила на его плечи легкие ладони, поднялась на носки и поцеловала в щеку. В это самое мгновение отворилась дверь третьего корпуса, и грузный человек в белом халате и в белой шапочке сурово осведомился:
— Больные, что за безобразие?
— Это мой племянник, — со смешком ответила Аглая. — Уже нельзя и племянника поцеловать, доктор?
Грузный в белом халате подошел ближе, быстро посветил в их лица лучом карманного фонарика и, уходя, буркнул:
— Не делайте из меня идиота! Марш по палатам!
— Ничего у тебя тетушка, — сказал Володе его сосед по кровати военный инженер Костюкевич, когда тот вернулся. — Значительное явление.
Володя повесил халат, съел свой винегрет, выпил простывший чай. Постников с острыми пиками усов, Постников, защищавший с пистолетом в руках своих больных, Постников, исстрелянный фашистскими пулями, непрестанно был перед его глазами. Постников Иван Дмитриевич, которого он не увез, не уговорил. Будь же проклят тот день, тот подлый день его, Володиной, жизни…