Досье генерала Готтберга
Шрифт:
— Что? Что? — Лиза подалась вперед. Хотя она и знала наперед все, что Розман теперь говорил ей, услышать обвинение в предательстве оказалось непросто. Она побелела. — Да вы с ума сошли! — воскликнула она. — Я сама, собственными руками принесла портфель в кабинет Кубе, в нем лежала мина. Она взорвалась, едва я успела выбежать из резиденции. Мне передал ее профессор Никольский. Какой он предатель? Что вы говорите?
— Вы и ваши руководители приписываете себе подвиги других товарищей, чтобы прикрыть собственные грязные делишки. Вот, читайте, — он протянул Лизе бумагу, — это то письмо, о котором я спрашивал вас в прошлый раз. Теперь у нас появились новые доказательства. Читайте! — он взвизгнул, подпрыгнув на стуле, и чуть не опрокинул стакан с остывшим чаем, стоявший рядом.
Лиза взяла бумагу. Рука ее дрожала, она старалась взять себя в руки, но получалось плохо. Пробежав глазами текст, сначала ничего не поняла. Принялась читать снова. И не верила собственным глазам. Какие-то партизаны-савельевцы, среди которых Лиза сразу нашла Мужиканова, в трагических тонах описывали, как прилетевшие из Москвы «товарищи» и, в первую очередь, сама К. А. Белозерцева, сообщили немцам о плане покушения на Розенберга и сорвали тем самым операцию по устранению Готтберга, сдав пятерых мужественных разведчиков в гестапо. Что же касается покушения на гауляйтера Кубе, то оно получилось, по сведениям, партизан, едва ли не случайно. По недосмотру эсэсовской охраны. Охраны, — подумала Лиза, — с которой те, кто писал подобную чушь, просто никогда не имел дела. «По недосмотру!» — она усмехнулась. Но это была очень горькая усмешка. Нашлась и героиня. Конечно, «не товарищ Голицына», а совсем другая. Как и положено, рабоче-крестьянского происхождения. Как поняла Лиза, бомбу под гауляйтера Кубе подложила некая Маша Осипова, которая работала в доме гауляйтера прислугой. Причем положила бомбу в постель гауляйтера, под подушку. Ничего лучшего партизанские борзописцы придумать не смогли.
— Какая прислуга! — Лиза возмущенно вскинула на Розмана глаза, — это же сущий бред. В доме Кубе не могло быть русской прислуги! Он слишком боялся партизанских агентов, ему прислуживали немцы.
Это была правда. Любой, кто находился в Минске в то время, мог бы подтвердить, что Кубе не только боялся нанимать русскую или белорусскую прислугу, как и большинство немцев, он был невысокого мнения о трудовых качествах и аккуратности этой публики, потому привозил горничных и уборщиков из рейха. Вся прислуга в резиденции была немецкой, это Лиза знала точно, видела собственными глазами. Откуда там взялась Маша Осипова? Не говоря уже о поварах, которые, по версии савельевцев, изготовили для Кубе вместо отбивных бомбу, которую потом передали Осиповой. Кто? Месье Лафер, с которым Лиза не один раз разговаривала по-французски?! Или его помощник Жюль? На кухне Кубе работали французские повара, даже немец был всего лишь один. Гауляйтер никогда не стал бы есть то, что приготовили ему белорусы, к примеру. И уж тем более не позволил бы им накрывать на стол. Это могли вообразить себе только советские «товарищи», в корне не понимающие, с кем и с чем они имеют дело.
Версия же с подушкой Лизу просто насмешила. Несмотря на свое отчаянное положение, она не могла удержаться от улыбки. Как можно поверить, что в ночь, когда было раскрыто покушение на одного из самых видных деятелей рейха и ситуацию из Берлина контролировал лично рейхсфюрер СС Гиммлер, гауляйтер Кубе, на котором лежала вся ответственность за ситуацию в Минске, спокойно отправился спать?! Хуже всего, что грязную ложь, высказанную в письме, похоже, очень хотели принять за правду. Более того, сам Иван Кузьмич Савельев, легендарный «дядя Ваня», таков был его позывной в годы войны, подписался под петицией, заверив ее своим авторитетом. Впрочем, после рассказа Веры в Минске, последнее Лизу не удивило. Только подтвердило ее подозрения.
— Но это же выдумка, — сказала она, едва шевеля пересохшими губами, — это сущий бред.
— Я попросил бы вас поосторожнее с выражениями! — прикрикнул на нее Розман. — Следствие уже завершилось. Все факты подтверждаются.
— Как же они могут подтверждаться, если их и не существовало на деле? — она пожала плечами, не ожидая ответа на свой вопрос.
Теперь она поняла окончательно, дело полностью фальсифицировано, вероятно, по указанию с самого верха, и бороться если не бесполезно, то очень трудно. Никто не захочет признать своих ошибок, да и что она сможет сделать, одна? Даже если сегодня ее отпустят. Значит, арестуют завтра, найдут, за что.
«Да, история войны, написанная такими, как Савельев, будет значительно отличаться от той, какой она была на самом деле», — подумала Лиза и вдруг со всей очевидностью поняла, впервые за послевоенные годы, зря она отказалась от предложения Крестена в апреле сорок пятого. Руди был прав, никакой правды она не найдет, только погибнет сама. Лучше бы давно жила в Гамбурге.
Из дальнейшего разговора с Розманом, который, на удивление, протекал спокойно, словно для обоих все давно было ясно и решено, Лиза узнала, что многие ее соратники и руководители уже жестоко пострадали от происков командира партизан.
Генерал-лейтенант Кондратьев, начальник Белозерцевой, был снят с поста и арестован, он умер в тюрьме от сердечного приступа. Полковник Симаков — арестован и отправлен в лагерь. Видимо, для того, чтобы спасти Катерину Алексеевну, лейтенант Антонов, симпатичный улыбчивый Сашка, мастер по подделке немецких документов и по установке мин, взял на себя всю вину и сам назвал себя предателем. Он написал признание и был расстрелян после скорого суда.
Не пощадили и мертвых. В предатели записали и Ингу Тоболевич, и профессора Никольского. Не тронули только Кузнецова-Зиберта, но это было неудивительно — слишком заметная фигура, ведь он отличился не только в Минске, но и в Ровно, на Украине. Если поливать грязью Кузнецова, надо было признать, что и в Ровно он занимался провокаторской деятельностью. Но это было невозможно, как бы ни желали того Иван Кузьмич и его сообщники. Украинские партизаны считали Кузнецова своим героем, они бы встали за него горой и могли поломать всю игру. Потому многие славные дела советского разведчика попросту замолчали. Мол, если все вокруг него были предателями, кто был он сам? Вот и подумайте. Но про себя. Во всяком случае, из числа участников покушения на Кубе Кузнецова тоже вычеркнули. Вполне вероятно, писали пять правдолюбцев, он был двойным агентом и все-таки был перевербован гестапо, хотя это и не доказано.
— Послушайте, товарищ старший лейтенант, вы не можете не понимать, что меня и моих товарищей оговорили. Я не верю, что нет доказательств истинного положения вещей. А те доказательства, которые собраны вами, фальшивка! — Лиза бросила на стол бумаги, которые передал ей Розман.
— А у вас какое происхождение, товарищ Голицына? — ответил тот негромко, никак не отреагировав на ее жест. — Мне кажется, вы из дворян. И Белозерцева — тоже. А отец Тоболевич — инженер, царский еще инженер. А лучше бы он был красным конником, к примеру. Вы что, хотите, чтобы мы сказали народу, что покушение на Кубе совершили бывшие дворяне, которые все должны состоять в армии Власова, которых вешать надо на фонарных столбах? А как же революция, как же гегемония пролетариата? Нет, милочка, нам нужны простые герои, — заключил он, — и они у нас найдутся. Уже нашлись. И вы очень хорошо сделаете, если сейчас напишете мне записочку, во-первых, кого вы все-таки посещали в Минске, кто там остался недорезанным из вашей шайки. И второе — опишете в подробностях, как вы, гражданка Тоболевич и гражданка Белозерцева при участии выжившего из ума Никольского сговорились с гестапо и выдали немцам горячих советских патриотов, боровшихся с врагом в его тылу, за линией фронта.
— Вы мне ничего не сказали о Белозерцевой, — Лиза словно не слышала, что от нее требовалось, — она арестована?
— Нет, пока, — ответил старший лейтенант с плохо скрываемым неудовольствием, — у нее много защитников. Но она уволена со службы и уехала с мужем в гарнизон. Вы будете писать? — он вскочил и грохнул кулаком по столу. — Пишите немедленно!
— Не буду, — Лиза скомкала чистый лист, который положили перед ней, и бросила его на пол. — Вы не заставите меня. Я знаю, что вы можете сделать со мной, и готова ко всему. Но писать не буду. Ради тех, кто погиб, кого предали дорвавшиеся к власти провокаторы, я писать не буду! — твердо повторила она. — Хоть стреляйте, хоть бейте, хоть режьте. Я знаю, кто организовал покушение на гауляйтера и вы не заставите меня подтверждать ложь.
— Сука! — размахнувшись, Розман ударил Лизу по лицу, она упала на пол, с губы потекла кровь. — Подстилка немецкая! Не будет она писать. Твое счастье, что у тебя нет детей. Хоть бы сестру пожалела. Не думай, ей тоже достанется. Ты о сестре подумай. С ней тоже поговорят в этом здании. Будешь писать? — он пнул ее носком сапога.
— Нет, не буду, — несмотря на боль Лиза, встала самостоятельно и выпрямилась перед офицером. — Я знаю, что ради истины надо принести жертву. И я ее принесу. Не сестрой, никем вы меня не запугаете. Я не буду писать — и все.