Досье генерала Готтберга
Шрифт:
Как я и надеялась, после войны мне помогла моя сестра Марго, — продолжила Литвинская после паузы. — В этом страшном месте, как это называется… — она пожала плечами, вспоминая, — в социалистической Польше, стране народной демократии, для меня места не нашлось. Марго дала мне денег на устройство бизнеса здесь, в Гамбурге. Вот так устроилось. А вы, вы что делаете, Лизи? Как вы живете? — поинтересовалась она.
И Лиза решила, что ее час пробил:
— К несчастью, пока я никак не приспособилась, — пожаловалась она кротко, — везде нужны связи, а я чужая здесь.
— Идите работать ко мне, — пригласила ее Литвинская. — Я теперь маюсь ногами, знаете ли, артроз замучил, — продолжала она, — мне нужен верный человек, которому я могла бы доверить свое дело. Вы согласны? — спросила она, сжав руку Лизы.
— Да, конечно, пани Жанель, — подтвердила та.
В тот же день Лиза покинула дом фрау Катарины. Пани Литвинская дала ей небольшой аванс, и на эти деньги она сняла комнату в доме напротив цветочного салона. Теперь она работала сама и ни от кого не зависела. Более того, она больше не чувствовала себя одинокой в Гамбурге. Пани Литвинская стала для Лизы подругой на чужбине. Она часто приглашала Лизу в гости и познакомила ее с сестрой генерала Готтберга, Хельгой.
Они часто вспоминали Минск. Однажды за обедом Лиза спросила у пани Жанель, не сохранилось ли мемуаров генерала Готтберга или каких-либо иных бумаг. Она была уверена, что интересующие ее документы, которые касались деятельности минского гестапо и его осведомителей, находятся в Германии. Вряд ли человек, который покровительствовал предателю, а Лиза знала наверняка, что это был сам Савельев, допустил бы, чтобы архив был потерян где-либо на территории бывшего СССР. Он постарался, чтобы бумаги либо были сожжены, либо отправились в Германию. Так и получилось.
— Ты помнишь, Хельга, Ханс оставлял у себя в сейфе в кабинете какой-то портфель, такой желтый, из кожи, — произнесла Литвинская, отвечая на вопрос Лизы. — Он был набит бумагами, точно подушка пером. Ханс еще говорил, что поторгуется этими документами с Советами. Но поторговаться не вышло, большевики и слушать его не захотели, просто повесили — и все.
— Да, да, — подтвердила сестра Готтберга, — сейф пришлось выбросить, уж больно он громоздкий, а портфель я положила в шкаф, но даже не смотрела, что в нем.
— А можно взглянуть на эти бумаги? — Лиза затаила дыхание, ожидая ответа.
— Да, конечно, если тебе интересно, верно, Хельга? — разрешила Литвинская. — Нам-то они зачем? Ханса все равно не вернешь, — она опустила голову и смахнула слезу.
Досье искали многие спецслужбы, в том числе и советские. Кто мог подумать, что чрезвычайно важные материалы хранятся в стареньком портфеле в шкафу между шелковых сорочек женщины, которая, как оказалось, не имеет к генералу никакого отношения. Ведь о связи Готтберга с Литвинской мало кто знал, генерал не афишировал своего увлечения.
В тот же вечер у себя в маленькой комнатке Лиза, рыдая и смеясь, перелистывала архив Готтберга, — наконец-то он был в ее руках. Дотошный, аккуратный генерал вносил в свои записи все, начиная с того, сколько раз на неделе встречался с пани Жанель, и что она ему при том говорила, до весьма подробного описания мероприятий служб СС и СД по ликвидации минского подполья. Конечно, генерал Готтберг не обошел стороной и такое важное событие, как покушение на гауляйтера Кубе и раскрытие заговора против него самого.
Вера Соболева все верно рассказала Лизе в Минске, партизан выдал Мужиканов, подготовленный гестапо провокатор, который был внедрен в отряд Савельева. Кулиш, па которого Мужиканов всячески переводил стрелки, на самом деле никакого отношения к гестапо не имел. Он был вором, спекулянтом, но не предателем, так что пострадал зря. Зато его возлюбленная, Надя Соколка, в гестаповских документах проходила под псевдонимом «рыжая», состояла в любовных отношениях с начальником белорусских полицаев и имела обширные провокационные связи. Она так и ушла с немцами на Запад, никем не заподозренная и не наказанная. Через нее Мужиканов передал в гестапо сведения и о подготовке покушения на Розенберга, и об акции, которую партизаны намеревались предпринять по устранению самого Готтберга. Надя Соколка выдала немцам Ингу Тоболевич и Пауля Зиберта. Но ни у нее, ни у Мужиканова, которого она использовала как информатора, не получилось бы действовать столь точно и безбоязненно, если бы им обоим не покровительствовал сам Иван Кузьмич Савельев. Его также упоминал в своих записях генерал Готтберг. В документах СС партизанский комбриг проходил под тем же самым псевдонимом, что в сводках Совинформбюро — «дядя Ваня».
Получив в руки досье Готтберга, которое она искала так долго, Лиза всерьез задумалась о возвращении в Союз. Ей не давало покоя, что предатели, погубившие столько жизней, до сих пор пользовались почетом, занимали высокие посты, им вручали правительственные награды. Задание, как она оценивала для себя сама, было выполнено, и пора было предъявить счет тем, кто того заслуживал. Тем более что в Германии ее ничто не удерживало. Она прекрасно понимала, что Руди никогда не согласится на полный разрыв с Крайслерами, и ее двусмысленное положение угнетало ее с каждым днем все больше. Сказать по чести, она даже не сокрушалась о своем женском счастье, которое так и не сложилось, досье Готтберга занимало ее душу и мысли куда больше. Она любила Руди, она скучала без него, когда он уезжал, но трещина, которая пролегла между ними в тот день, когда она узнала истинное положение дел, уже не исчезла, она расширялась с каждым новым, даже случайным, недоразумением. Лиза чувствовала угрызения совести от того, что вторглась в чужую жизнь, украла счастье у другой женщины, заслужившей его гораздо больше, чем она. Она все чаще, все серьезнее размышляла о возвращении в Ленинград. Но окончательно решилась только весной пятьдесят третьего года, когда умер Сталин.
Ничего не сказав Крестену, не известив сестру и Фру, она отправилась в советское посольство и подала прошение, изложив письменно всю свою невеселую историю. Ее письмо попало к Хрущеву, который к тому времени уже пришел к власти. Как ни странно, он вспомнил Сталинград, вспомнил девушку, служившую переводчицей у генерала Родимцева, но больше всего, как полагала Лиза, вспомнил Катю Белозерцеву, о которой Лиза упоминала в письме, — к ней он относился с теплотой. Хрущев дал разрешение и приказал в КГБ закрыть дело против Голицыной.
Вот и пришло время вернуться домой. Лиза вполне отдавала себе отчет, что вернуться ей придется одной. Наташа с головой окунулась в новую, очень близкую ей французскую жизнь, и о возвращении в Петербург даже не желала слышать. Она закончила Сорбонну, получила степень и погрузилась в интересную, научную работу. Фру состарилась. Узнав, что Лиза едет в Питер, она плакала и хотела поехать «со своей девочкой». Но Лиза настояла на том, чтобы она осталась, — не по годам такие путешествия, пусть живет спокойно.