Доска Дионисия

Смирнов Алексей Константинович

Что делать? Чем интересоваться дальше? В первую очередь архимандритом Георгием Шиманским и его окружением. Ведь с двадцатых годов этим никто не интересовался. Тогда это была жизнь, полная борьбы и тайн, сейчас — прошлое, мертвенное, доживающее, часто даже глубоко спрятанное, почти враждебное. Сейчас носители этого прошлого, последние люди прежней России, чувствуя близость конца, часто сами устремлялись навстречу и старались хоть куда-нибудь пристроить дорогие им культурные и религиозные ценности. Это Анна Петровна прекрасно знала по долгой музейной работе.

«Итак, сейчас — архимандрит Георгий

Шиманский, а кража архивных документов Безруковым и вывоз иконы — это на после, на Москву».

Имение Шиманских было сильно разрушено, исчезли беседки, конюшни, каретные сараи. Парк одичал, зарос. Уцелели главный дом и одна сторона полукруглых галерей, окружавших двор с флигелем. В главном доме прогнили полы, прохудилась крыша и жилыми осталось несколько комнат. Во флигеле жило несколько семей и человек десять одиноких стариков и старух — остатки помещавшегося здесь после войны дома инвалидов. Инвалиды переехали сюда из монастырских келий, выгоревших от немецких зажигалок.

Анна Петровна с интересом и тревожным любопытством вглядывалась в остатки некогда известной усадьбы. На ее расспросы о прежних владельцах старики и инвалиды отвечали бестолково.

— Господа эти здесь жили, властвовали. Их мы не помним. Хозяина за контру расстреляли. Мы не здешние. Из дома в монастырь подземный ход выкопан. Вы лучше в село сходите. Там господ помнят.

Анна Петровна перешла через плотину сильно заросшего и заиленного пруда в те пятнадцать дворов, что остались от села. Близость города сманила остальных жителей. Про подземные ходы Анна Петровна слышала почти во всех старых монастырях и усадьбах, к этому она уже привыкла, без этих рассказов не обходилось ни одно расследование.

В первом же доме старуха-хозяйка встретила ее недоверчиво и опасливо, спросила даже паспорт и, прикладывая к носу очки, читала долго, жуя губами и громко дыша измученными бронхами.

— Много тут вас ходит. Вот придете так, поинтересоваться, а потом по голове молотком стукнете.

Из ее рассказов Анна Петровна узнала, что этой весной неизвестные ворвались к старой крестьянке из села Петровиригиной, оглушили ее по голове и обокрали. Украли иконы. Известие это очень и очень не порадовало Анну Петровну.

«И здесь они, иконные жулики посвирепствовали, опередили. Теперь к местному населению ключа не подберешь», — с горечью подумала Анна Петровна.

С тех пор как иконы стали разменной монетой уголовного мира, Анне Петровне делалось год от года труднее разыскивать для музеев неведомые шедевры иконописи. Очень часто одни и те же проходимцы собирали иконы, торговали порнографией, анашой и морфием. Почерк их был один и тот же: взломы, грабежи, насилия и иногда даже убийства.

На ее счастье, сосед угрюмой старушки оказался дед, еще более древний, чем она, но он был брав, подтянут, даже задорен. Он сразу понял, что надо Анне Петровне, и с охотой взялся ей услужить. От него крепко пахло табаком-самосадом и чуть-чуть припахивало водочкой. Он, рядовой лейб-гвардии гренадерского полка, рядовой Красной армии, сержант Второй мировой войны, кавалер трех «георгиев» и двух орденов Славы, прекрасно помнил господ Шиманских, всех трех братьев: архимандрита Георгия, в миру Григория Павловича, и его двух младших братьев — Сергея Павловича

и Андрея Павловича.

— Все в офицерах служили. Старший, Григорий, от любви к одной даме свихнулся, да и играть и гулять мастер был. В монахи подался, архимандритом стал. Сергей Павлович офицером были, а Андрей Павлович в Первую мировую у Самсонова убит был в Пруссии. Бравые господа были, лошадей держали, на весь уезд кутили. Сестрица у них была шибко верующая, она-то Григория в монастырь и определила, когда он от любови свихнулся. Нет, монахов здесь не осталось. Монахи тут самые лютые волки были, все с пулеметами и гранатами дрались. Тут такие дела были!

О «делах» Анна Петровна хорошо знала. «Союз Родины и Свободы» устроил в городе в восемнадцатом году восстание. В городе его подавили в один день, а монастырь продержался неделю.

Прохор Семенович служил когда-то в юности на конюшне Шиманских и с готовностью и охотой повел ее по бывшей усадьбе. Стуча сапогами, он ввел ее по чугунной лестнице на второй этаж дома и со скрежетом раскрыл рассохшиеся двери. Вздыбившийся паркет напоминал макет пересеченной местности. В забитые окна вступал зелеными буйными рядами сад, зелень была беспощадная и хищная. Лепные потолки потрескались и обвалились. Единственное, что уцелело, — это прекрасные мраморные камины.

— Здесь у них зала была, танцевали… ля-ля-ля! А это бильярдная была. Тут Григорий, Георгий-настоятель, бывало, рясу подберет и с братьями все в лузу загоняет. Большой спец был… Здесь кабинет был.

Со стен свисали порванные копии пасторалей Ватто и Фрагонара.

— Скоро этому разору конец будет. Монастырь и усадьбу дом отдыха и турбаза себе берут. Полный ремонт в древнем виде будет. Об иконах?

Об иконах Прохор Семенович мало слыхал.

— У старух кой-что есть, но образа все мелкие, крупных нет. Ризы поповские были — ребятишки порвали. Старуху Петровиригину туристы прибили. И зря. У нее особых образов не было. Так… тоже мелочь одна. Совершенно зазря ее по маковке прибили. Тут туристы на «жигулях» приезжали. В роще в палатке стояли, вот они ее и прибили, — и было видно, что слово «турист» для Прохора Семеновича значило то же, что и жулик.

— Милиция приезжала. Акт, протокол составили. Да поди ж, поймай! Улетели птички! Потом ребятишки около их стоянки гусиный пух нашли, они в совхозной ферме на крючок рыболовный гусей ловили. Есть ли кто-нибудь из монахов? Был один, Ермолай… Какой он монах? Бандит был, на Север его высылали. Потом слух был — вернулся. После войны тут все по усадьбе ходил, по монастырю. Человек темный, людей сторонится. Где живет? Не знаю. В городе в церкви иногда над покойниками читал. Давно уж, года три его не видели. Стар стал, болеет. Помрет, наверное, скоро.

На этом все рассказы словоохотливого гида окончились.

В монастырь Анна Петровна направилась одна. Настроение у нее было тревожное. От разоренного гнезда Шиманских на нее повеяло чем-то бесконечно чуждым. Она представила себе лихого архимандрита Георгия с подобранной рясой с братьями-офицерами играющим в бильярд, и ей сразу стало понятно, почему тихий Спасский монастырь в годы гражданской войны был очагом вооруженной контрреволюции. Все было просто — все они были офицеры и помещики в рясах.