Достигнуть границ
Шрифт:
Ванька зашел в кабинет совершенно бесшумно. Я скорее почувствовал его нахождение у себя за спиной, чем услышал. Некоторое время мы молчали. Я все это время наблюдал за Волконским и Митькой. Вроде бы дальше словесной перепалки дело не заходило, и я решил обратить внимание на Долгорукого.
— Ну что, Ваня, собираешься? — спросил я, обернувшись к нему. Мы стояли друг напротив друга, вроде бы так близко и одновременно так далеко. А ведь когда-то юный Петр не мог и дня прожить без друга закадычного, даже, когда Ванька ногу сломал однажды, сидел возле его постели как самая преданная сиделка, или, скорее, собачонка, никому не нужная, к которой только этот довольно противоречивый экземпляр проявлял участие. В какой-то мере я понимаю Петра, ребенку нужно чувствовать себя нужным, а это получалось в то время только у Долгорукого. И вот ведь какой поворот судьбы, как только наступила опала
— Собираюсь, государь, Петр Алексеевич. Вот зашел попрощаться, да спросить, нет ли каких заданий для меня, а то сам-то в последнее время никак не хочешь что-то мне передавать, но тут понятно, заботы, да еще весть о скором наследнике подоспела, — обиделся он, что ли, что я его игнорирую? Вот только я не игнорирую, мне просто некогда с ним сюсюкаться. То, что для Шереметьева нахожу это время и мы проводим обязательные спарринги ежеутренние, дабы, несмотря на ранение, смог он себя защитить, та друг он мой, как бы не единственный. А другом остался, потому как за все это время ничего не потребовал и даже не попросил. Даже Варю свою сам добивался без моего участия. Ну не считать же участием ту шалость откровенную со сватовством? Там уже все решено практически к тому моменту было.
— Что же так резво засобирался? На свадьбу Петькину остаться не хочешь?
— Хочу, государь, и Наталья хочет, шибко хочет, но свадьба на начало октября запланирована, а море ждать не будет. Не хочу рисковать понапрасну.
— Похвально, — мы продолжали стоять напротив друг друга, и, похоже, не знали, что можно еще сказать. То, что Иван умудрился выйти из глубочайшей опалы, и, хотя его отъезд и напоминал больше ссылку, но ссылку почетную в звании адмирала целой флотилии, назад из которой вернется лишь небольшая часть, остальные останутся в Тихом океане, да в звании генерал-губернатора Алексеевской губернии, существенно снизило накал страстей и к Долгоруким стали относиться терпимее, чем это было еще год назад, когда оставшимся в России представителям этого семейства было отказано в посещении многих домов. Алексеевская губерния же… Это я быстренько переименовал Эквадор, а заодно и близлежайщие острова, включенные в ее состав, в честь прадеда Алексея Михайловича, весьма прогрессивного царя, который и дал тот самый толчок России, который потом вполне успешно, где-то удачно, где-то не очень, продолжил его сын. Сделано это было намерено, чтобы у оставшихся там переселенцев, а их с насиженной земли я не гнал, при условии, что они примут православие и законы Российской империи, естественно, не возникло иллюзий насчет разных там независимостей. Не может быть независимой губерния. Пусть и такая отдаленная. К тому же статус губернии, а не колонии, тоже весьма положительным образом влиял на психологическое осознание причастности именно к империи со всеми вытекающими вроде военной, финансовой и всякой другой помощи. И Ванька это прекрасно понимал. Выбор именно его в покорители тех диких еще мест — это была моя гениальная находка. Молодой, красивый, боевой офицер, флотоводец, и страстная взрывная натура, может повести за собой многих, недаром в его бытность фаворита так много людей едва ли не в рот ему заглядывали, и дело тут было даже не в его фаворе, точнее, не только в нем. А если еще и прибавить ко всему этому некоторое чувство вины, которую он до сих пор чувствовал и просто из кожи готов был вылезти, дабы искупить ее хотя бы в своих глазах, то в совокупности все это могло дать просто блестящий результат.
— Я погляжу, государь, что тех офицеров, кои на наши просьбы пошли и не рассказали в депешах о том, что мы живы с Петрухой, ты и не наказал вовсе, а то я все просить за них хотел, токма боязно было.
— А за что бы я их наказывал? — я даже удивился. — Вы не были в том бунте офицерами армии. Шереметьев — посланник к атаману казаков и цель его была дипломатическая. Ты же вообще просто с шурином увязался. Это не их обязанностью было о вас сообщать или не сообщать. Это ваша обязанность была, и Петька уже получил свое и каждое утро получает, ну а тебе повезло, Шереметьев за вас двоих отдувается передо мной.
— Ну, тогда пойду я, государь, — Долгорукий еще некоторое время потоптался на пороге. — Мне еще казаков муштровать, чтобы не забаловали.
— Как они отнеслись к переселению? — я специально не интересовался практически последним оплотом казачьей вольницы, которая просто перестала быть. осталась небольшая
— Они… смирились, — наконец, после долгого молчания ответил Долгорукий, когда я уже думал, что они не ответит никогда.
— Ну что же, тогда, не буду задерживать боле, — и тут я, сам того от себя не ожидая, подошел к нему, крепко обнял и, уткнув свой лоб в его, пробормотал. — Удачи, Ваня, видит Бог, она тебе понадобится.
— Я… — он в свою очередь так меня стиснул, что я даже поморщился, а потом отступил и, низко поклонившись, выбежал из кабинета, но прежде я успел заметить отразившееся на его лице смятение. Не знаю, как перед собой, а передо мной он уже давно свою вину искупил. Будем надеяться, что этот запал не пропадет даром.
Я посмотрел на стол, где все еще лежали листы с незаконченным уравнением, но, прежде чем сесть и продолжить решение, подошел к окну, чтобы еще раз взглянуть на арестантов. Всегда приятно посмотреть, как другие работают, особенно, когда пресветлый князь чуть ли не голыми руками конские яблоки в тачку скидывает. Ценное удобрение им было велено залить теплой водичкой, а для этого ее надо было сначала нагреть, разумеется, потом перелить содержимое тачки в специальную яму на краю парка, где созревал перегной, а то в саду уже даже цветы приличные расти перестали, ну и вымыть тачку, чтобы утром приступить к очередной порции такой нужной работы, которая должна была в итоге укрепить престиж государя-императора. Картина, открывшаяся мне, на первый взгляд порадовала взгляд, но стоило мне уже решиться отойти от окна, как арестанты резко остановились друг напротив друга. Волконский что-то резкое бросил Митьке, тот сжал кулаки и ответил, похоже, в привычной ему немного ехидной манере. Это вывело Волконского из себя, и спустя секунду они уже катались по земле, активно мутузя друг друга.
— Да что это такое вообще? — я отскочил от окна и бросился к выходу из кабинета.
В дверях столкнулся с Эйлером, который в весьма возбужденном состоянии держал в руках какую-то тряпку, Голицким, который Эйлера весьма активно задерживал, не давая пройти.
— Государь, Петр Алексеевич, я имею вам сказать… — когда он нервничал, его акцент усиливался просто в геометрической прогрессии.
— Не сейчас, — прорычал я, пробегая мимо ошарашенного секретаря. Уже выбегая из приемной, крикнул Голицкому. — Пускай Леонард Паулевич подождет в кабинете, я скоро буду. Убью сейчас кого-нибудь по быстренькому, и приду, — последнее предложение я пробормотал на грани слышимости. Меня никто и не расслышал, а ежели расслышал, то не придал моим словам никакого значения.
Когда я прибежал к месту стычки, все уже закончилось. Подбежавшие гвардейцы растащили их по сторонам и теперь откровенно не знали, что делать с высокопоставленными нарушителями. Мое появление восприняли с таким облегчением, что это даже на гвардейских мордах отразилось. Я же долго разглядывал виновников данного торжества. У Митьки была рассечена бровь, Волконскому же досталось больше. Он зажимал разбитый нос, из которого капала на землю кровь, один глаз у него уже начал затекать, и кажется на земле я видел выбитый зуб.
— У вас есть ровно пятнадцать секунд, чтобы объяснить мне, что между вами происходит, и тогда, возможно, я уже приму окончательное решение по поводу ваших судеб, — процедил я, когда закончил разглядывание этих придурков.
Они молчали, глядя перед собой. Я почувствовал, как у меня дернулась щека. Понятно, «Cherchez la femme», как говорится. Ну все, кажется, я дорос уже до принятия предложения Андрея Ивановича, иначе ничего путного не выйдет. Терять Митьку я не намерен, да и из этого туповатого недоросля еще может выйти толк. Нужно только найти его скрытым очень глубоко талантам достойное применение. Повернувшись к гвардейцам, я коротко приказал.