Достучаться до Небес
Шрифт:
И вот, в процессе оглядывания, в один прекрасный момент, видим мы… Жирафа! Натурального, чтоб его, жирафа! Длинная шея, рожки на голове, пятна — всё при нём! Я чуть не заорал благим матом на БАППХ, на тему, что этот саботажник бионический с моими мозгами сотворил, но вовремя остановился. Не ответит, не сможет. Да и Светка удивлённо присвистнула, и Бейго, до этого этаким ковриком растёкшийся по полу кабины привстал, удивлённо тявкнул и на дисплей вытаращился.
— Это — жираф? — полуспросил-полуутвердил я.
—
— Запрашиваю инструкции: данная форма жизни предположительно не агрессивна, препятствий маршруту не оказывает. Открыть огонь? — выдал Мопс.
— Пожалуй — не надо, — пригляделся я к жирафине.
— Кстати, он явно мутировал. И Жора, он же медленный, — озвучила подруга. — Потому от треска и не убежал.
— И флегматичный. И бабочки… и вши… — растерянно констатировал я. — Ладно, всё равно мирная тварюга выходит, так что не стреляй, Мопс.
— Слушаюсь, товарищ Жора!
А жираф… Ну я, конечно, не великий жирафовед и жирафознатец, но судя по всему — изменился не слишком сильно. В плане габаритов, вроде бы, такой же, да и, кося на нас глазом, продолжал смахивать листву деревьев длинным чёрным языком. Но при этом и явно мутировал — кожа была явно роговая, несмотря на тёмные угловатые пятна. А ноги — это вообще отдельная песня. Просто какие-то костяные латы, а не ноги! То есть, видимо, защита уязвимых ходилок жирафы, но, одновременно, причина медлительности: длинношеее эти свои латные копыта еле-еле переставляло, явно лишившись возможности не только бегать, но и быстро передвигаться.
Вдобавок, на хребтине жирафа цвёл и колосился, торчал лианами и мхом травянистый холмик. Чёрт знает, вживлённый, симбиотичный или паразитический. А то и просто нашлёпка. Но в этом холмике гнездились два вида насекомых: нежно-розового цвета здоровенные бабочки, сновавшие между этим холмиком и листвой деревьев. И те самые пресловутые лосиные вши, окружавшие торс жирафа этаким облаком.
— Так, есть два интересных вопроса, на один из которых я знаю ответ, — озвучил я.
— Озвучивай, Жор.
— Первый — как это очевидно мирное, травоядное и медленное создание выжило в сибирских лесах. Ноги почти трёх метров, и в такой лютой броне, что их и ведьмедь не факт что сломает-перегрызёт. Но всё равно сожрали бы, если бы не эти насекомые.
— Мобильное логово им и защита, с учётом кислоты, наверное, от любого агрессора жирафу, — кивнула Светка.
— Да, думается мне, так и есть. Причём вши, скорее всего, это “мобильное логово” оберегают.
— А бабочки тоже что-то полезное привносят. Или просто для красоты.
— Вряд ли, но симпатичные, — признал я.
— А безответный интересный вопрос, Жора?
— Откуда в глубине Сибири, мать его, жираф?!
— Эммм… Так, погоди, дай подумать.
— Подумай, я вот тоже этим занимаюсь, — кивнул я. — Бред ведь какой-то!
Впрочем, коллективное обдумывание натолкнуло нас на ответ, вполне вероятный. Жираф уже давно скрылся, когда мы пришли к такому выводу: сибирские экспериментальные биолаборатории. Сам факт их существования широко не освещался, но шила в мешке не утаишь. А защитой от буржуйских шпионов и прочих опасностей было удалённое от населённых пунктов расположение и особый режим.
Соответственно, в них генетики и селекционеры творили совершенно замечательные, но и ужасные вещи. Гадский крабокальмар, заразивший меня в детстве остраконофобией — тоже плод шаловливых ручек генетиков из этих лабораторий!
Но, при этом, массу полезного и нужного в народном хозяйстве местные тоже делали. Например, мой Круша, светлая ему память, карликовый медвежонок — тоже из этих лабораторий родом. Умный, добрый, чай мне по утрам приносил, забавно переваливаясь так… Эх, даже вспоминать больно, вздохнул я, потрепав по голове Бейго — не Круша, конечно, но тоже хороший пёс.
Так вот, насколько я знал из Кибернетики Молодёжи, да и Светка то же самое из андроидских баз, занимались местные лаборатории не только полезным, но и интересным и приятным. А именно — модифицировали генным ключом животных для зоопарков и цирков. Делали поумнее, подобрее, да банально — продолжительность жизни увеличивали. Не слишком полезное в народном хозяйстве дело, но в народном досуге — полезное однозначно. Ну в тех же зоопарках зверей держать можно в полуоткрытых вольерах, а не в жутких ржавых клетках, мелких и вонючих, как у жестоких, жадных и глупых буржуев.
Оттуда, похоже, жираф и выбрался. Мутировал удачно — а генный ключ, как уже очевидно на практике, даёт очень хороший задел в плане положительных мутаций. Ну и бродит себе по сибирским лесам потихоньку, возможно — и популяция есть. Правда, с такими темпами размножаются они ме-е-е-едленно, что и к лучшему: жрать их, похоже, никто не решается, обожрали бы все деревья, вообще все в Сибири.
Вот только из этого, вполне логичного вывода, не менее логично следует следующий: не жирафами едиными наполнялись зверинцы. Хотя тут Светка меня, представившего запредельное засилье всяких тварей со всего света, положительно мутировавших притом, успокоила.
— Вряд ли таких видов много, Жора. Во-первых — популяция Тунгуски, — начала перечислять она. — Во-вторых — наша, автохтонная фауна тоже ведь менялась ключом. И несмотря ни на какую селекцию и модификацию, уроженцы джунглей и степей — не конкурентны. Естественный отбор.
— А жираф — чертовски удачная мутация, симбиоз…
— И отсутствие конкурентов среди аборигенной фауны, — закончила мысль Света.
— Да, было бы неплохо, а то всякого зверья дикого навалом. Те же медоеды там…