Дот

Акимов Игорь Алексеевич

Куда они идут? Почему Саня идет с обнаженной шпагой? Кто он — если он во главе? И вообще: что происходит?..

Непонятно.

Этот образ живет в воображении Сани несколько мгновений — и исчезает. Так же вдруг, как и возник. Возможно, если бы Саня захотел, — он бы расширил границы этого эпизода. Придумал бы исток, причину. Обстоятельства. Придумал бы продолжение: схватку или штурм. С трагическим концом: счастливый исход разрушил бы предшествующую гармонию, сделал бы неуместным назревающий трагизм. Но Саня таких попыток не делает. Что-то ему подсказывает: не надо. Если бы Саня был психологом, он бы объяснил свое интуитивное невмешательство просто: в этом эпизоде столько чувства (на грани критической массы), что больше уже не вместить. И любое продолжение приведет к распаду.

Потому что душа, производящая чувство, сразу выдает полной мерой; любой избыток (попытка продолжения или анализа) — это уже вмешательство ума, работа мысли, а мысль убивает чувство (прокалывает, как воздушный шарик). Но ведь кроме сюжета в этом эпизоде заложен и некий смысл. Ведь не зря же душа это создала! И не случайно давала Сане переживать его снова и снова. Уж наверное подсказывала что-то. Но что именно? Обычному психологу такая задачка не по зубам, здесь нужен уже не психолог, а психоаналитик. Но психоаналитик вокруг этого такого бы наплел, нарасшифровал! И лягушечка, как и положено при вивисекции, благополучненько бы умерла. К счастью, Саня даже слов таких — «психолог», «психоаналитик» — никогда не слышал. Зато в нем было чувство меры. И когда в его сознании очередной раз всплывал этот эпизод, Саня с прежним чувством переживал его, а когда эпизод таял — не глядел ему вслед, забывал почти сразу, зная, что когда понадобится его душе, когда ей будет нужна именно эта нота, — он опять окажется на той же тесной улице во главе колонны мушкетеров — с обнаженной шпагой, с холодом под сердцем, лишенный сомнений. Он будет идти, примечая каждое окно, потому что из любого может выглянуть направленный в него ствол (не сомневайтесь: Саня успеет выстрелить первым), слушая мерное, неодолимое кррам, кррам, кррам…

Когда он в третий раз попросил у отца Варфоломея «Трех мушкетеров», тот заметил:

— Но ведь ты уже читал эту книгу дважды…

Саня кивнул.

— Значит, у тебя в ней нужда… Если не секрет — чем она тебе полюбилась?

Отец Варфоломей знал причину. Отчего же спросил? Перед ним был подросток с трудной судьбой; эта судьба деформировала его характер. Не изуродовала; к счастью — об этом и речи не было. Возможно, кто-нибудь нашел бы характер Сани весьма привлекательным — таким он был мягким, пластичным. Ни одного острого угла. Готовность уступить, приспособиться. Отец Варфоломей видел: если бы Саня развивался естественно — из этого материала получился бы иной человек, но судьба влила этот материал в свою жесткую форму. Вот так африканские женщины диких племен с помощью специальных приспособлений делают свои шеи непомерно длинными (если хочешь быть красивой — приходится страдать), средневековые японки умудрялись задержать развитие своих ступней — они оставались маленькими, как у девочек, а европейские дамы так затягивались в корсажи (талия должна была быть осиной), что никакая медицина не могла им помочь.

На что рассчитывал отец Варфоломей? Сломать форму, предложенную судьбой, он не мог. Такие вещи не делаются со стороны. Разве что если сама судьба сломает ее. Но может быть он надеялся создать в Саниной душе процесс, который разорвет колодки и позволит душе обрести естественную для нее форму? Ведь этот подросток — не подозревая о том — еще ни одного дня не знал свободы…

Есть версия и попроще. Возможно, отец Варфоломей хотел поставить перед Саней зеркало. Мол: если Саня осознает различие между тем, каков он есть и каким может быть, каким должен быть… Но это уже расчет на разум, что не похоже на отца Варфоломея. Происходящее в душе — таинство; оно изначально непостижимо (возможно, душа имеет ту же природу, что и плазма, иногда думал отец Варфоломей); а разум тайну не приемлет. Разум тут же начинает анализировать, а это, по сути, та же вивисекция, которая заканчивается смертью упомянутой выше лягушки.

Ну а что же Саня?

«…чем она тебе полюбилась?»

Как ни странно… (а почему «странно»? — парнишка естественный, не испорченный привычкой к самоанализу; привычкой, которая подгоняет человека под общий знаменатель; прожив четырнадцать лет, он умудрился остаться самим собой — и слава Богу!) Саня ни разу не думал, что именно

ему нравится в «Трех мушкетерах». Так же, как не думал, чем ему нравится джеклондоновский Смок Беллью. Ну не думал он об этом! — как не думал, почему он любит мать и почему ему нравится дышать. И потому он лишь пожал плечами.

— Ты бы хотел стать таким, как д’Артаньян?

Вот этот вопрос был простой. Все так ясно, что ответ, опережая мысль, срывается сам:

— Нет.

Это не отказ от разговора. Мнение — и только. Отвел шпагу — и ждет следующей атаки.

Отец Варфоломей терпелив и осторожен.

— В твоем возрасте, Саня, естественно искать образец, идти за лидером. Ничего в этом зазорного нет. И д’Артаньян — очень неплохой выбор. Может быть — ты этого не осознаешь?.. Но вот тебе понадобилась поддержка… или — свериться с эталоном…

Разговаривая, отец Варфоломей никогда не глядел в сторону, всегда — только в глаза, но его взгляд при этом был легким, как нежное прикосновение. Он заглядывал в душу собеседника, однако не для того, чтобы разглядеть, разобраться, получить ответ; именно так: не для того, чтобы что-то получить. Напротив: неким образом он что-то отдавал, делился. Возможно — любовью. Отец Варфоломей был начисто лишен любопытства (которое поэт назвал скальпелем агрессивного разума), но он не знал и равнодушия: его души хватало на все, что он делал. Естественно, всего этого Саня не осознавал, но сердце ему подсказывало, что истина — где-то возле этого человека.

Слово «эталон» Саня слышал впервые, но по смыслу догадался, о чем идет речь.

— Не знаю… — сказал он. — Я никогда не хотел быть таким, как кто-то… — Саня все-таки оглянулся в прошлое, спокойно встретил взгляд отца Варфоломея (опять отвел шпагу), и повторил: — Никогда. Ни разу.

Это была неправда. Если б у Сани был выбор, он хотел бы стать таким, как отец Варфоломей. Не обязательно священником — хотя можно и священником. Но таким человеком, как отец Варфоломей. Не имело значения, что Саня о нем почти ничего не знал. Опять тот же пример: разве мы знаем, почему любим мать? Мы об этом не задумываемся (и правильно делаем — поэтому лягушечка живет). Есть ситуации, в которых нужно просто довериться душе. Рядом с таким соседом, как разум, душе и без того живется не сладко, поэтому грузить на нее сомнения — значит собственными руками создавать вокруг себя мертвое поле одиночества.

— Так не бывает, — мягко сказал отец Варфоломей. — Господь устроил так, что человек с первого — и до последнего дня жизни идет за кем-то. Сперва за одним, потом за другим, за третьим… — Он подумал — и добавил: — И человек, и народы. Всем нужен Моисей… Человеку свойственно обольщаться на свой счет, но истина проста: самостоятельно никто из нас не сможет выйти из пустыни. Щенок всем своим поведением подражает вожаку стаи, а если попадает в человеческую семью, где нет собак, начинает подражать хозяину в каждой мелочи: и взглядом, и походкой, и нравом. Каждый из нас — это тот же щенок…

Ну сколько можно ходить вокруг да около? Кажется — чего проще? — пойди напрямик. Произнеси наконец это слово: «мужественность». Чтобы парнишка узнал твое мнение о том, чего ему недостает, какую программу поведения он неосознанно ищет в «Трех мушкетерах». Впрочем, тут же поправил себя отец Варфоломей, почему бы не допустить, что Саня осознает дефект своего характера? Даже наверняка это так… Но это не меняет сути дела: опора необходима всегда. Каждому. Каждый из нас чует истину, она клубится едва уловимым облачком где-то рядом, но материализовать ее, отлить ее в металле (как на линотипе) в простые слова, — для этого нужно столько энергии!.. Или небольшой толчок (услышать эти слова) со стороны…

Отец Варфоломей не заметил, что уже молчит; его взгляд стал отрешенным. Накануне была всенощная, он устал, каждое слово давалось трудно; искушал прямой путь… А может — и не нужно вмешиваться? — как-то вяло подумал он. — Может — пусть идет как идет? — ведь пока парнишка не ломает себя, пока слушается своей интуиции…

— А за кем идете вы, батюшка?

Отец Варфоломей очнулся, его глаза потеплели.

— За Господом, сын мой… За Господом.

— Так может быть — и мне?..