Дот
Шрифт:
— Почему никого нет в дозоре?
Медведев вскочил, вытянулся по стойке смирно. По его лицу было видно, что он ищет ответ — и не находит. Наконец выжал из себя:
— Виноват, товарищ командир.
— Мы оба виноваты, — примирительно сказал Тимофей. Думать все еще было тяжело. Он знал, что должен сказать — и скажет — дальше, но перед тем… Вот то же самое: мысль где-то рядом — а попробуй ее ухвати…
Тимофей смотрел на Медведева, смотрел — и вдруг понял, что именно царапает его сознание: этот парень — часовой на этом объекте — почему он здесь один?
— Ты здесь один?
— Так точно.
— А где же остальные?
— Ушли, товарищ командир.
Это понятно.
— А ты почему остался?
— Я на посту, товарищ командир.
Тоже понятно.
Тимофей рассмотрел его внимательней, чем прежде. Нет, он не ошибся, первое впечатление было верным. Но не совсем. Что-то в этом красавце было… Тимофей это чувствовал, но понять не мог. Вот такое же впечатление производит человек, который надел костюм, о каком прежде и не мечтал. Он воспринимает себя как бы со стороны; этот костюм лепит из него нового человека — себе под стать; а может — проявляет в этом человеке его истинную натуру… Но этот парень не ушел. Он не ушел — когда ушли все, сказал себе Тимофей. И нечего мудрить. Мне повезло, что я встретил еще одного человека, на которого можно опереться.
— Как тебя кличут?
— Медведев Александр.
— Твоя вина не велика, — сказал Тимофей. — Ты вон сколько был один на посту… да и с меня сейчас какой спрос… — Он опять взглянул на остальных и вдруг резко выкрикнул: — Отставить ложки! — Все перестали есть и даже выпрямились. — Это что ж получается, товарищи красноармейцы? Выходит — мне и поспать нельзя? Или вырубиться по невольной слабости?.. Это же черт знает что! Стоит отвернуться — и вы уже не воинское подразделение, а цыганский табор. Голыми руками вас бери — не хочу!..
— Ну это ты зря, Тима, — тягуче начал Ромка, но его перехлестнул окрик Тимофея:
— Разговорчики!.. Чему вас учили в армии? Чему вас учили? — я спрашиваю… — Он взглянул на каждого в отдельности. Они смотрели на него сочувственно. Вот только этого недоставало… — Ладно, — сказал Тимофей. — Раз не можете по-другому — при вас всегда будет старший. Назначаю своим заместителем красноармейца Залогина.
— Слушаюсь.
Герка не удивился, но и радости не выказал. Он предпочитал быть одним из, чем командовать себе подобными. Тимофей это понял.
— Учти, за дисциплину буду спрашивать с тебя.
— Ясно, товарищ командир.
— Составишь график караулов на двое суток. Медведева пока не трогай — пусть отоспится. И меня не бери в расчет — могу подвести под монастырь.
— Слушаюсь.
— Дежурства: кухня, уборка, то да се, — тоже в график введи. Особое внимание — красноармейцу Страшных. У него — как мне помнится — полная торба нарядов. Хватит ему их коллекционировать — пустим в дело.
— А если утаит?
— Не посмеет. Иначе с утра до ночи будет картошку чистить.
— Здесь нет картошки, — ехидно встрял Ромка.
— Прикажу — достанешь!..
Нависла тягостная тишина.
— Те-те-те, — разбил ее Чапа, — це що ж выходыть? Мы туточки тiлькы на два днi?
Он смотрел на Тимофея. Тимофей кивнул.
— А я б не поспiшав, — сказал Чапа. — Охоронять ценный объект — теж воiньська робота. Менi тут нравиться.
— Нравится? — дожидайся наших здесь. — Тимофей кивнул на Медведева. — Составишь ему компанию.
Этого Чапа не ждал, но справился с ситуацией:
— Интересная iдея!.. Треба обмозговать.
— Мозгуй, мозгуй… А чтоб никто не мешал тебе мозговать — бери свой ППШа — и дуй наружу. Начинай «охоронять».
— От и слава Богу! — сказал Чапа. — А то ж в мэнэ таке волненiе було. Колы ж це, думаю, у нас порядок буде? А тепер я заспокоiвся…
Каша успела остыть. Стала обычной, как в казарме. Тимофей думал-думал — чем бы ее скрасить… Ах, да…
— Дайте краюшку хлебца…
— Ишь, чего захотел! — позлорадничал Ромка. — Хлеба нет в заводе, зато сухарей — мешок. Принести весь?..
— Там уже не мешок, а меньше половины. — Это Медведев.
Тимофей больше не смотрел на них. Не спеша поел. Ромка подал ему кружку с чаем. Тимофей пригубил; очень сладкий и очень горячий. Тимофей отставил кружку, обулся. Оглядел рану. Рана ему понравилась: она продышалась и посветлела; отек еще оставался, но незначительный — по краю. Спросил Залогина:
— Будем перевязывать?
— А как же!..
Дот был просторный. Его сердцем (и смыслом) была 122-миллиметровая гаубица-пушка. Короткий ствол не выглядывал наружу. Колеса отсутствовали. Лафет был установлен на что-то, способное кататься по желобу. Очевидно, это были ролики. Желоб был проложен еле заметной дугой, ведь и амбразура, хищная, удивительно длинная, была прорезана дугой. Должно быть, с таким обзором, прикинул Тимофей, пушка контролирует все шоссе — от и до. От устья, где шоссе выныривает из ущелья, и до того места слева, где шоссе скрывается за следующим холмом.
Очень много стали.
Сталь над головой и под ногами (но пол не гулкий, значит, лежит на бетонном перекрытии), в сталь щедро закована амбразура, сейчас прикрытая стальными заслонками (оставлен лишь небольшой просвет, заполненный солнцем; его-то и ощущал Тимофей сквозь последнюю дрему), стальная дверь, три стальных люка в железобетоне стен.
— Куда ведут люки? — спросил Тимофей.
— К пулеметным гнездам, товарищ командир.
Тимофей собрался было спросить Медведева, а зачем они-то стальные, но тут же сообразил: если враг захватит пулеметное гнездо — это не поможет ему попасть в дот. Разумно.