Дот
Шрифт:
А что же танки?
Сражаясь с автоматчиками, Саня совершенно забыл о них. Что и не удивительно: кто кого — решали не секунды — мгновения. Глянешь в сторону — отвлечешься на такое мгновение — и уже не ты успел, успели тебя…
Правый танк, ушедший в низину между холмами, был вне поля зрения; очевидно, искал свою удачу на восточном склоне. А левый был виден отлично. Он как раз сползал задним ходом к реке, сползал неохотно, да что поделаешь: если напоролся на эскарп, значит, не судьба.
Именно здесь, у подножия холма, зажатая холмом, заканчивалась тянувшаяся от самых гор старица. Она была узкая, заросшая камышом, вода проглядывала лишь небольшими окнами. Между старицей и рекой лежало болото. Болото не болото — болотце — но место топкое; на нем даже осинник не рос. Танк обогнул край старицы — и едва не увяз: здесь болотце было незаметным. Механик с перепугу дал по газам, рванул обратно, — естественно, танк погрузился глубже. На его счастье — ниже был песок. Механик опомнился, перешел на самый малый; танк попятился, попятился — и выполз на пляж. Потревоженные кувшинки ожили, закачались, потянули на себя внимание. Ведь только что их не было; во всяком случае — перед тем Саня их не замечал. Словно всплыло на поверхность минное поле, красивенькие такие мины с белыми и желтыми взрывателями.
Из башни неторопливо выбрался танкист. Он встал на прикрывающее гусеницу крыло, заслонился от низкого бокового солнца ладонью и попытался понять, что происходит на тыльном склоне холма. Вероятно, он не видел убитых автоматчиков; во всяком случае, ни в его фигуре, ни в движениях не было уверенности. Вот он нагнулся к люку, очевидно, что-то сказал, — и появился второй танкист. Сначала он вылез до пояса, затем отжался руками и сел на край башни. Они о чем-то заспорили, это даже издали было ясно. Их поведение было беззаботным. Ну что могло им здесь угрожать?.. Саня прикинул дистанцию, передвинул хомуток на прицельной планке. А что: стреляю с упора, никто не торопит; если качественно прицелиться — отчего б и не попасть?..
Выстрелить он не успел. Герка Залогин сбил их очередью, удивительно короткой, учитывая расстояние, которое Герку от них отделяло. Один как упал на песок — так больше и не шелохнулся, но второй попытался заползти за танк. Герка это заметил — и перешел на одиночные выстрелы. Танкиста словно ветром понесло: подгоняемый ударами пуль, он покатился по пляжу как бревно, вытянутый в струнку, с закинутыми над головой руками. Он прокатился так несколько метров, пока очередная пуля не пригвоздила его к песку. Он затих лицом вверх, с закинутыми за голову руками, и больше не шелохнулся.
Сколько их в танке — трое или четверо?..
Пока никто не появлялся.
Саня подождал с минуту. Вспомнил — и откопал ППШ и противотанковые гранаты. ППШ нуждался в чистке; как и трехлинейка, конечно. Саня опять осмотрелся. Ничего не происходило. Тишина. А ведь я не слышал — кроме вот этих Геркиных выстрелов — больше никакой стрельбы, — вдруг сообразил Саня. И пушка молчала. Но ведь не может такого быть! — ведь ребят тоже атаковали. Выходит, я, как тетерев, только себя и слышал?..
Нужно бы в каземат зайти, глянуть, как дела…
Сейчас зайду…
Вот посижу чуток — и пойду посмотреть…
Усталость навалилась такая, что веки не разлепишь. А ведь вроде бы ничего не делал… Ну — выстрелил несколько раз…
Саня попытался вспомнить, сколько раз выстрелил, но даже первый выстрел… первый выстрел…
Далекий рокот мотора — действительно далекий — потащил его на поверхность сознания. Саня как раз лежал на стогу. Стоило шелохнуться — и солома уверенно отпружинивала. Пахло… пахло скупо, соломенной пылью, чем же еще. Какая-то птаха — она сидела здесь же, на стогу, только на другом его конце, несколькими метрами дальше — незнакомо тенькала. Горела пригретая солнцем щека… Саня наконец осознал, что его разбудил далекий рокот трактора. Ну и что с того, что трактор? Саня его не ждал и не любопытно ему было, но почему-то он сел на опять отпружинившей соломе; сел и открыл глаза…
Всегда такой аккуратный (аккуратность была подчеркнута недавней освежающей побелкой зацементированных боковых стен), сейчас приямок больше походил на воронку от большущей бомбы. Саня никогда не видал бомбовых воронок, но примерно представлял, какими они должны быть. Такую воронку, как эта, могла бы образовать, пожалуй, двухсоткилограммовая бомба. Саня прикинул. Да, не меньше. Хотя размеры воронки зависят не только от количества взрывчатки, но и от почвы, от места, на которое бомба упала; так что…
Звук, который его разбудил, оказывается, был вполне реальным. Конечно, никакой не трактор, танковый движок. Движок того танка, что стоит на пляже.
Саня легко поднялся.
Танк уже объехал язык заболоченной почвы и неторопливо двигался в сторону шоссе. Тела обоих танкистов лежали позади башни на крышке двигателя.
Только теперь Саня обратил внимание — сколько поблизости воронок. И до чего же большие!.. Да, он помнил артобстрел, помнил, как земля под ним ходуном ходила, как лопался и осыпался бетон, как рушилась земля. Ведь рвалось рядом! сразу за бруствером… Но вот нескладуха: сюда не могли залетать снаряды! физически не могли. Ведь немецкие пушки били с той стороны; поэтому их снаряды могли попадать только в ту сторону холма; или в дот; или перелетать через холм. Но только не сюда. Как же я этого сразу не сообразил — еще во время обстрела?..
Минометы.
Саня попытался представить миномет, швыряющий такие снаряды, и не смог. Это ведь какое-то чудовище! Но если это были мины — а это были мины, — я должен был их слышать!.. Удивительно: был в центре событий — и столько всего пропустил; видел только то, что было перед глазами. Конечно, я не генерал, чтобы контролировать всю картину, но надолго ли меня хватит, если моя война будет ограничена только моим окопом?..
Если честно, оставшись в каземате один, Чапа затосковал. Не так чтоб уж очень стало ему хреново, но неуютно… и одиноко. Все дело в размерах помещения. Ребятам под бронеколпаками тоже не мед, но там все компактно — одиночеству негде поместиться. Только ты — и твое дело. А когда столько места — в расчете на команду — и никого нет… и эта пустота давит… Была б хотя бы кошка — уже живая душа. Запустил пальцы в ее шерсть, прижал к груди комочек живого тепла… Плохо одному.
Вот чего не было — так это страха.
Еще в начале боя Чапа себе сказал: конечно — хочется пожить; но это уж как сложится; воевать в таком доте — много мужества не требуется, если и погибнешь — так только случайно; но случайно погибнуть можно и поскользнувшись на крыльце. Главное — чтоб не мучиться. Ну и калекой стать не хотелось (какой потом с меня работник?). Но ни мук, ни калецтва в этом доте можно было не опасаться: если влетит в амбразуру снаряд (а других вариантов погибнуть Чапа сейчас не представлял), то ничто живое в каземате не уцелеет. Все произойдет мгновенно. А коли так — то и бояться нечего. Все там будем.