Дождь Забвения
Шрифт:
– Наверное, я не те газеты читал, – вздохнул Флойд. – Ничего не знаю ни про зарю, ни вообще про гравитационные измерения.
– Это интересная тема. И ты вовсе не виноват, что ничего не знаешь о ней.
Они наконец достигли поверхности. Эстакада выводила в узкий коридор между рядами полуразрушенных зданий – уцелели только первые и вторые этажи. Небо над головой перекрещивали трубы, провода, конвейеры и крытые переходы.
– Слушай, ты объяснишь мне наконец, что к чему?
– Попробую. Боюсь, тебе будет нелегко понять.
– Ну, хоть отвлекусь на попытку, а то голова раскалывается.
– Тогда придется рассказывать о пространстве-времени. Ты готов?
– Ну валяй.
– Среди тех, кто изучает гравитацию, давно бытует поговорка: материя заставляет пространство-время прогибаться, а пространство-время не дает материи разбежаться.
– Ага, сразу все стало так ясно…
– Важно понять: все видимое нами погружено в пространство-время. Его можно уподобить вязкой резинистой жидкости, вроде не до конца загустевшего желе. И поскольку всякая материя так или иначе имеет массу, она деформирует эту жидкость – растягивает, сжимает. Деформацию мы и воспринимаем как тяготение. Земная масса искажает пространство-время вокруг Земли и заставляет предметы падать на нее – или кружиться по орбите, если у них достаточная скорость.
– Как Ньютоново яблоко?
– Отлично, Флойд, именно так! Теперь увеличим масштаб. Солнце тоже притягивает пространство-время и заставляет планеты кружиться вокруг себя, в то время как само движется сквозь пространство-время под действием тяготения всей Галактики.
– А Галактика?.. Впрочем, не стоит отвечать, я уже вижу, что к чему.
– Ты еще не видишь и половины. Мы пока говорили о стационарном искажении пространства-времени массивным объектом. Но есть и другие способы исказить пространство-время. Представь себе пару звезд, кружащихся вокруг друг друга, будто партнеры в вальсе. Представил?
– Да. И наслаждаюсь воображаемой картиной.
– Пусть эти звезды сверхмассивные, сверхплотные – и вертятся будто дервиши, сближаются по спирали, чтобы в конце концов столкнуться. Вот тебе мощный источник гравитационных волн. Они постоянно дергают пространство-время, шлют волны – будто дергают ритмично струну.
– Я думал, ты не любишь музыку.
– Но могу использовать хорошую аналогию.
– Ладно. То бишь пара звезд способна испускать гравитационную волну.
– Да. Есть и другие источники таких волн, но важно то, что двойных звезд много – ими усеяно все небо. И у каждой пары – свое уникальное звучание, своя нота.
– Значит, если определишь эту ноту…
– Узнаешь в точности, откуда она донеслась.
– Как уникальную последовательность сигналов маяка?
– Именно так! – похвалила Ожье. – И сейчас мы переходим к самой трудной части: нужно как-то услышать нашу ноту. Гравитация – самое слабое взаимодействие во Вселенной. А уж фиксировать ее микроскопические изменения… Это почти то же самое, что и попытка расслышать шепот с другой стороны океана.
– И как же сделать это?
Ожье уже хотела рассказать, когда краем глаза уловила отблеск металла на фоне серого неба. А в следующее мгновение различила скорчившуюся высоко на трубах фигурку с миниатюрным пистолетом в пальцах, похожих на когти.
– Флойд! – вскрикнула Ожье.
Ребенок выстрелил – словно торопливо, тоненько рассмеялся. В правом плече стало горячо и больно. Она вдруг оказалась на земле, боль резко усилилась. Ожье все еще смотрела вверх, на ребенка, по-видимому совершенно не боящегося высоты. Тварь выщелкнула тонкий серповидный магазин из рукояти и вставила другой.
Флойд выхватил пистолет, взял его двумя руками, прицелился, щурясь.
– Убей гаденыша! – выкрикнула Ожье, кривясь от боли.
Он выстрелил. Пистолет дернулся в руках, пуля визгнула, попав по нижнему скосу трубы. Ребенок тоже прицелился.
Флойд выстрелил еще дважды. И попал не в трубу.
Тварь опрокинулась, полетела вниз, пронзительно вереща, нелепо размахивая тонкими руками и ногами. Ударилась, подпрыгнула, ударилась снова и осталась лежать неподвижно.
Это оказался мальчик.
Флойд развернулся, осматривая окрестности. Ожье приподнялась на левом локте, потрогала рану. На пальцах осталась кровь – но не так уж много. И все равно казалось, будто в плече ворочают раскаленную кочергу. Верити потянулась за спину, тронула – под лопаткой было мокро от крови.
– Похоже, он был один, – сказал Флойд, присев рядом на корточки.
– Умер?
– Умирает.
– Нужно поговорить с ним!
– Не суетись, ладно? Малышка, тебя подстрелили. Сейчас о другом надо думать.
– На спине выходная дыра. Меня прошило насквозь.
– Но ты же не знаешь, сколько пуль в тебя попало. А может, они разрывные? Нужно к врачу, и как можно скорее.
Она оттолкнулась здоровой рукой, дрожа, встала. Дитя войны лежало неподвижно в луже крови, тихо всхрипывая, повернув голову в сторону врагов. Глаза были еще открыты.
– Тот самый мальчишка, что пырнул официанта на Северном вокзале, – определила Ожье.
– Может быть.
– Я хорошо рассмотрела его лицо. Наверное, выследил нас.
Она подковыляла к мальчику, пинком отбросила оружие. Тварь повернула голову, чтобы не упустить их из поля зрения. Губы растянулись в нелепой ухмылке, с пепельно-серых губ закапала кровь. Шевельнулся черный язык – дитя войны пыталось заговорить.
Ожье надавила каблуком на шею ребенку, радуясь тому, что не отломала каблуки.
– Говори! – приказала она. – Скажи, мразь, какого черта вы строите резонансную гравитационную антенну в тысяча девятьсот пятьдесят девятом и как это связано с «серебряным дождем»?
Черный язык задрожал, задергался, будто пойманный навозный червь, из глотки вырвалось хриплое бульканье.
– Может, лучше убрать каблук с его шеи? – спросил Флойд.
Ожье нагнулась и подняла чужое оружие, напомнив себе, что там полная обойма и дитя войны выпустило бы ее, если бы не свалилось, подстреленное, с трубы.