Дождь Забвения
Шрифт:
– А у тебя есть идеи получше? Что случилось у гостиницы? Почему там стало небезопасно?
– Не важно. Веди машину и не отвлекайся! – буркнула Верити, тряхнув головой.
– Этот мальчик с йо-йо… Дело в нем?
– Не говори ерунды!
– Ты внимательно следила за гостиницей после моего отъезда? – спросил Флойд у Греты.
– Конечно, я красила ногти и читала журналы. Чем еще было заняться?
– Заметила этого мальчишку?
– Да, – ответила она, подумав. – И мне тоже не понравилось его лицо.
С заднего сиденья Ожье заметила, как Флойд внимательно посмотрел в зеркало заднего обзора, прежде чем свернуть на улицу Драгон. День клонился к закату, и на улицу уже наползало сумеречное уныние. Ожье с трудом верилось, что всего семь часов назад она уже заходила в офис частного детектива. Это могло случиться и неделю назад, судя по дистанции, отделявшей утреннюю Верити Ожье, уверенную, победно вышедшую из офиса с добычей в руках, от Верити нынешней. Подумать только, ведь уже казалось, что дело сделано, осталась тривиальная малость – вернуться к порталу.
Жалкая, самоуверенная дура.
Если бы Ожье стояла лицом к лицу с собой тогдашней, то отвесила бы пощечину и презрительно рассмеялась.
– Не вижу никаких подозрительных детишек, – отрапортовал Флойд.
– А как насчет хвоста с Набережной? – спросила женщина на переднем сиденье, говорившая с отчетливым немецким акцентом.
Флойд уже называл Ожье ее имя, мгновенно вылетевшее из головы при виде ребенка у входа в гостиницу.
– Я никого не вижу, – ответил Флойд. – Но бьюсь об заклад: кто-нибудь уж точно глазеет на меня.
– За тобой тоже следят? – спросила Ожье, придвинувшись.
– Я популярен, – ответил он, паркуя машину подле лавки мясника, торгующего кониной.
Верити уже видела ее утром. Фасад покрывала мозаика из белых, красных и черных плиток. Над исполненной в романском стиле фигурой вставшего на дыбы коня красовалась надпись: «Покупка лошадей».
– Флойд, это все как-то слишком быстро для меня, – сказала немка.
– Тебя утешит, если я скажу, что и у меня голова кругом? – спросил Флойд. – Потому мы и направляемся в мой офис: немножко поговорить и, быть может, разложить все по полочкам.
Немка посмотрела на Ожье с откровенным презрением:
– Она и в самом деле собирается ходить по улицам в таком виде?
– Она пойдет с нами наверх, вымоется и обсушится, – ответил Флойд. – Надеюсь, ты не станешь возражать, если она позаимствует кое-что из твоей одежды.
– Пусть берет все, что сможет надеть, – заявила немка, окинув насмешливым взглядом Ожье с ног до головы.
– Благодарю, – ответила Верити с натянутой улыбкой.
– Дамы, если хотите выцарапать друг дружке глаза, подождите, пока я не пропущу стаканчик виски. Ненавижу драки на пустой желудок.
– Флойд, заткнись! – посоветовала немка.
Он вышел из машины и обогнул ее, чтобы открыть Грете дверцу. Верити уже выбралась наружу и осмотрелась в поисках необычного и подозрительного. Но улица казалась сонной и безобидной. На ней даже слоняющийся без дела ребенок бросался бы в глаза.
– С тобой хотят поговорить. – Немка дотронулась до руки Флойда и указала на мясную лавку.
Ее владелец махал рукой за стеклом.
– Месье Госсе придется подождать, – ответил Флойд. – Он всегда или ворчит про квартплату, или многословно жалуется на шум сверху.
Все трое зашли в подъезд. Поймавшая утром Ожье кабина поджидала, словно раскрытый железный капкан. Девушки с Флойдом зашли, он нажал кнопку. Дернувшись и заскрежетав, кабина полезла наверх.
– Флойд, я все еще жду объяснений, – сказала немка.
– Может, сперва следует вас представить, – проговорил Флойд с натужной галантностью. – Верити Ожье… Грета Ауэрбах. Уверен, вы без труда найдете общий язык. Примерно как волк с ягненком.
– Да уж, – пробормотала Верити.
Лифт остановился, Флойд шагнул на площадку и подождал, пока не выйдут девушки. Дал им знак стоять, а сам подошел к двери офиса, сделанной из толстого волнистого стекла, и внимательно осмотрел щель между ней и наличником над замком. Затем повернулся, прижимая палец к губам.
– Что-то не так, – прошептал он. – Утром, когда уходил, я прилепил волосок. Теперь его нет.
– Думаешь, кто-нибудь внутри? – спросила Ожье, невольно потянувшись к бедру, чтобы ощутить успокаивающую твердость пистолета.
Очень хотелось его вытащить – но лучше не усугублять свое положение, и без того незавидное.
– Подождите-ка. – Флойд очень осторожно повернул дверную ручку.
Та щелкнула, поддаваясь давлению. Дверь не двинулась – она была закрыта.
– Может, волосок сдуло сквозняком? – предположила Грета.
– Или кто-то открыл замок ключом и вошел, – выдвинул свою версию Флойд.
Неподалеку приоткрылась дверь. На ковер площадки легла мутная полоса дневного света. Из-за двери высунулась напудренная старушечья голова и сообщила по-французски:
– Месье Флойд? Думаю, вам лучше зайти ко мне.
– Мадам Парментье, не сейчас, – ответил он.
– Вам и в самом деле лучше зайти прямо сейчас, – проворчала старуха, затем отступила.
Дверь приоткрылась еще немного, и показался грозного вида здоровяк в брюках на подтяжках и с кочергой в руке.
– Кюстин! – воскликнул Флойд.
– Лучше послушай почтенную мадам, – посоветовал Кюстин, опуская кочергу. – В офис заходить небезопасно. Парни с Набережной глаз не спускают с этого дома, и время от времени кто-нибудь является проверить, не вернулся ли я в офис.
– Заходите же, – упрямо повторила мадам Парментье.
Флойд пожал плечами и шагнул первым.
Отделка комнат была совсем иной, чем в офисе детектива, и даже Ожье показалось, что она перенеслась лет на пятьдесят назад, в Париж начала столетия. Никаких уступок современности: ни радио, ни телефона, ни тем более телевизора. Даже стоящий под окном патефон выглядел так, будто его хватит инфаркт, если поставить иглу на что-нибудь современнее Дебюсси. Мебель обтянута темно-бордовым бархатом, изогнутые ножки и подлокотники позолочены. Над дверями в комнаты – пары скрещенных, будто церемониальные сабли, павлиньих перьев. С потолка свисает бронзовая птичья плетка, но непохоже, чтобы там когда-нибудь обитала птица. По комнате расставлено с дюжину допотопных керосиновых ламп с абажурами цветного стекла. Ни одна не зажжена, на безукоризненно белой стене от абажуров синие, зеленые, бирюзовые тени. Окна выходят на юг, и в них еще попадает последний свет уходящего дня.