Дождь Забвения

Рейнольдс Аластер

Она глянула на остатки сэндвича, затем взялась за меню. Дети не должны заметить, что посетительница ресторана, сидящая в углу, очень интересуется людьми снаружи. Ведь не факт, что эта пара детей войны знает ее в лицо.

Когда Верити решилась опять бросить взгляд на дверь, за ней обнаружила лишь девочку. Мальчик уже зашел внутрь и приблизился к празднично освещенной стойке с пирожными. Над его головой жужжала пара мух, очевидно больше заинтересованных им, чем сластями.

Ожье отодвинулась дальше в угол. Ничто не заслоняло ее от мальчика, но он, кажется, еще не заметил ее. Стоял точно приклеенный к полу, медленно обводя взглядом зал. Голова двигалась, точно охранная видеокамера. Верити захотелось пересесть за другой столик, спрятаться за зеркальным экраном, частично разделявшим зал. Но мальчик наверняка заметит движение. Его глаза лишь изредка моргали, словно он напоминал себе, что людям свойственно моргать. Голова неуклонно поворачивалась в ее сторону. Еще несколько секунд, и заметит. Ожье запоздало вспомнила, что у нее два пистолета – здешний автоматический, взятый у мертвого Бартона в тоннеле, и добытый там же изящный пистолетик детей. От этого прибавилось уверенности – но ведь применять оружие здесь нельзя. Наверняка дети сами вооружены, их может быть не двое, а больше. Даже если удастся их застрелить, едва ли Верити сможет покинуть вокзал. Полиция рядом, она отреагирует быстро.

Взгляд мальчика, казалось, проткнул ее насквозь. Верити застыла, отчаянно надеясь, что он не узнает ее. Ведь она одета по-другому, растрепана, грязна и полумертва от усталости. Нет, бессмысленно цепляться за эту соломинку. Несомненно, мальчик ищет именно ее, Верити Ожье, и смена одежды не обманет его.

Ожье опустила руку под стол, потянулась за пистолетом. Похоже, все-таки придется стрелять, невзирая на последствия.

Мальчик все смотрел на – а точнее, сквозь нее. Верити казалось, будто ее осветил луч прожектора – и пополз дальше. Голова ребенка продолжила поворачиваться, прочерчивая взглядом соседние столики, – и повернулась уже больше чем на девяносто градусов. Ожье подумала, что посетители могут заметить странность: у человеческих детей не бывает настолько подвижных позвоночников. Но похоже, никто в ресторане не обращал внимания на жуткого мальчугана.

Голова остановилась, медленно двинулась в другую сторону. Ожье ощутила: теперь он не просто смотрит в ее сторону, но сосредоточил внимание на столике, за которым она сидит, и на ближайшей его окрестности. На лице, покрытом толстым слоем макияжа, появилась чуть заметная улыбка – довольная, издевательски-насмешливая.

Голова мальчика резко повернулась в сторону двери, и он пронзительно взвизгнул. Любому постороннему визг показался бы бессмысленным сочетанием звуков, быть может, признаком умственной отсталости. Но Ожье знала: этот возглас плотно набит информацией и другие дети могут расшифровать ее.

Не сгибая ноги в коленях, будто недоделанная кукла, мальчик зашагал к Ожье. Она попыталась сделать вид, что ее это никак не касается, – сосредоточенно глядела на часы, надеялась, что мальчик передумает. Он уже спрятал йо-йо в карман, и теперь в руке его блестело что-то похожее на острый осколок зеркала.

На плечо ребенка легла рука. Тот резко повернул голову, лицо исказила гримаса недоумения и злости, отчего окончательно растрескалась и сдвинулась толстая корка грима. Над мальчиком высился огромный даже по взрослым меркам официант в темном костюме. Все еще стараясь не глядеть прямо на приближающуюся угрозу, Ожье, скосив глаза, увидела: великан нагнулся, изогнул толстую шею, приблизив усатую голову к ребенку. Губы задвигались, но заговорить он не успел: рядом серебристо сверкнуло, и он отступил на шаг, слегка удивленный, словно вдруг услышал не по-детски вычурное ругательство.

Затем мужчина рухнул на выставку пирожных, раскинулся на оцинкованной витрине. На белом камербанде разрослась кровавая звезда. Мужчина схватился за рану, поднес к лицу окровавленные пальцы. Затем попытался заговорить, но слова не шли, будто застревая в горле. Люди за ближними столиками прекратили есть, беспокойно загомонили. Кто-то закричал, взвизгнула женщина. Разбился о пол стакан.

Мальчик исчез.

Спустя несколько секунд вокруг заколотого официанта разверзся ад. Ожье не могла разглядеть, что происходит за спиной столпившихся зевак и незваных помощников. Второй официант орал в телефон, третий кинулся на платформу искать полицейских. Смятение и крики привлекли внимание толпящегося снаружи вокзального люда. Железнодорожник, почти в точности как подкупленный Флойдом в метро служащий, приблизился к ресторану и, оценив масштаб сумятицы, тяжело побежал, тряся вислым животом. Раздалось три пронзительных свистка.

Ожье встала, собрала вещи. Интересно, дети еще снаружи, поджидают ее? Трудно сказать. Но нельзя опаздывать на берлинский поезд и уж точно не следует оставаться здесь. Скоро явится полиция и перепишет имена и адреса свидетелей. Если Ожье попадет в жернова здешнего закона, ей несдобровать. Ведь служащий со станции «Кардинал Лемуан» мог и рассказать начальству про странную девушку, которая ходила по тоннелю.

Она смахнула крошки с губ и, улучив момент, с извинениями пробралась через толпу зевак. Впрочем, могла бы и не извиняться: на нее все равно никто не обратил внимания. Задержавшись у дверей, она осмотрела перрон, но детей не заметила нигде. Оставалось лишь надеяться, что они покинули вокзал, прежде чем свидетели сообщили о злобном мальчишке с ножом. Едва ли не бегом, сдерживаясь лишь для того, чтобы не привлекать внимания, Ожье направилась к расписанию и еще раз уточнила, с какой платформы отходит ночной поезд на Берлин. Состав уже ждал: длинная вереница темно-зеленых вагонов, в конце пыхающий паром локомотив. Станционные рабочие готовили берлинский экспресс к отправке: катили тележки, груженные бельем, едой и напитками; в дверях вагонов мельтешили люди в форме, крича друг другу на языке, в котором с трудом узнавался французский. Вокзальный служащий покачал головой, завидев Ожье на перроне, и стукнул пальцем по стеклу часов.

– Пожалуйста, месье! – взмолилась Верити, заслышав скрежещущий вой полицейских сирен у вокзала. – Мне нужно в вагон!

Запоздало подумалось: наверное, нелепей просьбы и не придумаешь, ведь железнодорожник наверняка заподозрит, что чересчур торопливая пассажирка хочет скрыться от полиции.

– Мадемуазель, – произнес он извиняющимся тоном, – еще пять минут, и вы сможете занять свое место.

Ожье уронила сумки на перрон, вынула из кармана все оставшиеся деньги.

– Вот, – выдохнула она, протягивая десять франков. – Это вам.

Он скривился, окинул ее взглядом. Сирены зазвучали совсем близко. Скосив глаза, Ожье заметила собравшуюся у входа в ресторан толпу.

– Двадцать. И можете идти к своей койке.

– За двадцать вы меня к ней проведете! – отчеканила Верити.

Проводнику сделка показалась выгодной. Он сунул еще одну десятифранковую банкноту в карман и повел Верити вдоль поезда. Они миновали пару вагонов и вошли в нужный. Внутри было светло, тесно и чисто. Проводник нашел купе, открыл дверь, снял ключ, закрепленный на ее внутренней стороне, и вручил Ожье.

– Спасибо!

Железнодорожник кивнул и ушел. В купе было две койки, но Верити купила билеты на оба места. В углу находилась небольшая раковина с алюминиевым покрытием, крошечный шкафчик, складной столик, стул. Стены отделаны лакированным деревом, в них вмонтированы лампы. На окне – опускающийся полотняный экран, над койкой висит поблекшее фото незнакомого собора, неподалеку – сигнальный шнур для вызова проводника.

Верити опустила оконное стекло, позволив вокзальному шуму вторгнуться в купе. За лязгом дверей, гулом отбывающих и прибывающих поездов, объявлениями и предупреждениями трудно было расслышать что-либо, но сирены как будто умолкли. Может, полиция миновала вокзал, торопясь в другое место? Ожье снова глянула на часы, отчаянно желая, чтобы стрелки волшебно перескочили к моменту отправления поезда.

Неподалеку ожесточенно заспорили. Ожье осторожно, медленно прильнула к окну, посмотрела вдоль вагона. Подкупленный ею чиновник препирался с парой полицейских в форме. Наконец рассерженные полицейские оставили его и пошли вдоль вагона, заглядывая в каждое окно, светя фонарем в кожухе из гофрированного металла, постукивая им по стеклу. Проводник плелся следом, бормоча под нос.

Ожье заставила себя дышать спокойно, размеренно. Очень медленно отодвинулась, затем закрыла окно. Еще осталось время выскочить из купе, убежать – но что, если другие полицейские идут по вагонам, отрезая путь к спасению?