Дожди на Ямайке
Шрифт:
Соленый Уго в своем упрямстве относительно искусственных глаз был отнюдь не одинок. Сообщалось, и довольно часто, о том или ином бездельнике, заменившем свои здоровые глаза на искусственные. Бездельники вообще отличались стремлением умножать функции организма. Но никогда профессионалы, для которых качества искусственного глаза могли бы очень помочь в работе, к таким вещам, кроме разве что самых крайних случаев, не прибегали. Да и то об этих крайних случаях информация выглядела сомнительной - считалось, что это просто реклама.
Потому куаферы, так же как и остальные профессионалы, при внезапной
Непонятно, почему так. Непонятно также, почему Соленый Уго, считавший куаферство не профессией, а диагнозом, пошел наперекор этой странной традиции.
На третий день лечения все девять куаферов, подштопанные, подчиненные, подчищенные, обновленные и все как один заклиненные на идее кровавой мести, проснулись в комнате "второго врача" под бодрящие звуки нарко, торопливо выскочили наружу и тут же, встреченные Федором, были отправлены по неотложным проборным делам ("Вылечились, и нечего прохлаждаться!").
За время, которое ушло на их лечение, Федеру удалось поправить многое или не удалось совсем ничего - как посмотреть.
Для начала ему удалось отговорить куаферов от немедленной мести. Это оказалось совсем нетрудно, потому что они прекрасно понимали, чем грозит им теперь любая насильственная, пусть даже и случайная смерть одного-единственного мамута.
Удалось ему также уговорить куаферов не отменять решения относительно скорости и качества пробора. Они кричали, ругались, спорили и обвиняли его во всех смертных грехах, но в конце концов согласились - потому что в принципе Федер был абсолютно прав. То есть ему удалось все, чего от него ждал Аугусто Благородный. А больше всего удалось Федеру заставить куаферов пойти с ним на откровенный разговор, ругаться с ним и спорить, и обвинять его во всех смертных грехах - и это тоже был бы очень большой плюс, будь Федер убежден, что ему продолжают доверять.
– Мне до смерти надоело врать, - сказал он Антону наедине в интеллекторной.
– Я никогда в жизни не врал так много. Чувствуешь себя последней сволочью. И тошнит.
– Но капитан!
– искренне удивился Антон.
– Разве вы им в чем-нибудь наврали сейчас? Вы были очень убедительны, вы не сказали им ни слова лжи, кроме...
– Вот именно, кроме. Таиться от собственных людей, когда они должны мне верить, верить каждому моему слову. Я за них отвечаю, я надеюсь на них, это мои люди, мои друзья...
Внезапно он взорвался - почти в истерике:
– Что там эти твои чертовы "стрекозы", Антон? Почему они молчат? Почему не предупредили об избиении - ведь наверняка все готовилось в доме Аугусто?! Почему ни одного стукача больше не высветили?!
– Аугусто знает или подозревает, что мы за ним следим, - ответил Антон.
– Пока ни одной "стрекозы" он не обнаружил, но, может быть, просто на всякий случай он принимает меры предосторожности. Я мог бы заслать больше "стрекоз", но, мы уже говорили об этом, тогда повысится риск их обнаружения. А вот если он обнаружит...
– Да-да, я знаю. Но что-то надо делать. Что-то надо поскорее делать. Иначе все рухнет. Куаферы уже глядят на меня волками.
– И на меня тоже, - сказал Антон.
Несмотря на недостаток времени, несмотря на очередную задержку с пробором, не такую, правда, страшную, как первую, но все равно потребовавшую от всех куаферов полного напряжения сил и новых интеллекторных коррекций всего плана работ, Антон все же занялся тщательным анализом информации, поступившей от "стрекоз". Спустя неделю появился первый результат.
– Смотрите-ка!
– сказал он Федеру, кивая на экран.
– Что там?
В главе "Анализ частных разговоров между подчиненными Аугусто" среди множества пустых выводов, сделанных интеллектором, таких, скажем, как: "Второй помощник Аугусто Остин Саппа окончил в детстве Йельскую автошколу" или: "В позапрошлом году Аугусто сильно подвернул себе ногу и с тех пор боится вывихов", красным шрифтом было выделено:
"Нападение на куаферов (04.07.00.17.11) готовилось с ведома Аугусто".
– А то я не знал, - кисло прокомментировал такую удачу Федер.
– Вы не понимаете, капитан, - заторопился Антон.
– Этот вывод сделан на основании разговоров, записанных до нападения!
– Ну и что?
– Ну как же! Это значит, что "стрекозки" наши работают, что можно было, действительно можно было предугадать нападение. Просто мы не делали тотального анализа, вот и...
– Ну а стукачи? Что насчет стукачей?
– Я уверен, капитан, все они там, только надо немножко подождать. Сами понимаете, тотальный анализ...
– Я понимаю, что ждать нам нельзя. Нет у нас с тобой времени. Стукачей мне давай!
Но со стукачами возникли проблемы. Главный интеллектор никак не мог определить, кто из куаферов, кроме попавшегося по чистой случайности Мери-Мо, работает на Аугусто. Единственное, что он смог установить за неделю работы, да и то в самых туманных выражениях, так это то, что информаторы у мамутов есть, но сколько их, кто они, как передают информацию - оставалось неизвестным. И по прогнозам интеллектора, из имеющихся данных вычислить это не представлялось возможным.
Между тем Федер был совершенно прав - времени на ожидание больше не оставалось. Пробор стопорился, и это грозило его полным провалом. Провал же означал конец всем планам мести. Куаферы выматывались на своих коррекциях, на контролях и макровпрыскиваниях, жутко недосыпали, работали уже чисто автоматически, даже не думали, казалось, ни о чем, кроме работы. Леса, болота, уже утратившие свою ядовитость, проплешины, потом опять леса, потом опять болота, опять проплешины, немного беспокойного сна, немного еды в молчании, и опять все сначала - леса, и проплешины, и болота. Работа над планом бунта почти не велась - заговорщики часто засыпали во время ночных обсуждений, но и в бодрствующем состоянии были тупы, молчаливы и только кивали головами, если Федер к ним обращался с вопросом или приказом. Приказы по пробору имели возрастающую тенденцию выполняться со все большей, угрожающей небрежностью. Участились случаи тайного злоупотребления наркомузыкой. Малыш Чаттога был застигнут Федором в тот момент, когда вспрыскивал музыку себе в задницу - при внутреннем, особенно анальном, употреблении нарко ее действие доходило до двух суток и потому строжайшим образом запрещалось.