Дракон должен умереть. Книга II

Лейпек Дин

В ту ночь он так и не лег спать. Боялся, что, если она ему приснится, он не сможет заставить себя остаться.

Продумывая план обороны, Уорсингтон рассудил, что общее командование отдаст Гелленхорту, а Генри отправит на стены. Почему он решил именно так, знал только сам регент, однако Генри подозревал, что главной причиной была возможная реакция Джеймса в случае обратной ситуации. Он хорошо мог ее представить — вероятно, так же хорошо ее мог представить и Уорсингтон, и Генри не винил его за желание подобной сцены избежать. Самому ему было глубоко все равно. На стены — значит на стены. Незаметно для себя Генри снова начал впадать

в мрачно-равнодушное состояние. Все, что его ждало впереди, — это затяжная осада с неизвестным исходом, а все, что он имел удовольствие наблюдать в настоящем, было одинаково отвратительно и уныло. И даже цветущий королевский сад своим видом как будто только насмехался над ним.

Когда в столицу прибыли его лучники, Генри стало немного легче. Многих из них он хорошо знал, их предводитель Хадсон был тем человеком, который давным-давно учил Генри стрельбе из лука — это был поистине глоток свежего воздуха.

Впрочем, свежий воздух, врываясь в душное помещение, имеет свойство создавать сквозняки и вообще нарушать привычный порядок вещей. Прибывшие были суровыми горцами, чуждыми столичного блеска и южной изысканности. Они держались особняком, говорили мало, неохотно и исключительно по существу — из-за чего сразу стали вызывать раздражение у жителей столицы. Люди вообще не любят чужаков — но к чужакам пресмыкающимся и подобострастным они склонны относиться чуть более снисходительно, чем к гордым и неприступным. Возможно, именно поэтому прием, оказанный прибывшим в Риверейн людям лорда Теннесси, был весьма и весьма прохладным, хотя и не исключено, что к этому приложил руку Гелленхорт. Сам Генри не сразу узнал, как встретили его лучников в столице — у него было слишком много дел, и потому в день прибытия Хадсона он успел лишь спешно перекинуться с тем парой приветственных фраз.

Правда открылась быстро — и притом, как обычно бывает в таких случаях, во всем своем неприглядном виде. Спустя пару дней Генри позвал Хадсона на стены — осмотреть предполагаемые позиции вместе с предводителем королевского стрелкового отряда и самим бургомистром Клейном, который следил за приготовлениями Генри с любезным презрением. Бургомистр был одним из тех, кто выдвинулся при молодом короле, и совсем не собирался задвигаться обратно, распоряжаясь полученной властью с почти что гениальной рассудительностью и расчетливостью. Он был немного моложе Уорсингтона, умен, образован, самовлюблен и омерзительно обходителен. Каждый разговор с ним стоил Генри больших усилий и выдержки — с учетом постоянного испытания, которые представляли встречи с Гелленхортом, оставалось только удивляться, почему Генри до сих пор не придушил Клейна. Тем более что в данном случае никакое чувство вины не могло его остановить.

На условленную встречу Генри пришел последним — и еще издалека уловил неприятный запах раскаленных нервов, витавший в воздухе над остальными тремя. Хадсон и Клейн не смотрели друг на друга, а начальник королевских стрелков всем своим видом пытался выразить лояльность власти. С Хадсоном было двое людей из горцев, а с начальником и Клейном — трое королевских стрелков, и пальцы всех лучников явственно выдавали уровень их боевой готовности. Генри украдкой поморщился. Он не далее, как сегодня утром имел неосторожность появиться в замке — и до сих пор слова и лицо Гелленхорта звенели в голове раздражающим воспоминанием. Генри был уверен, что для одного утра этого было вполне достаточно.

Чувствуя непримиримую вражду,

стремительно скапливающуюся в грифах луков и наконечниках стрел, Генри решил попробовать действовать как можно дипломатичнее — не выказывая явного предпочтения своим людям и не давая при этом двум другим ущемлять их интересы. Затея была толковой — но, к сожалению, провалилась с первых слов приветствия, произнесенных им.

— Доброе утро, — сказал Генри доброжелательно и при этом сдержанно, подчеркивая деловой характер предстоящей встречи. — Как вы устроились, Хадсон? Все в порядке?

Седой горец, чья загорелая кожа забавно контрастировала с серебром волос, хмыкнул в усы.

— Да уж, — пробормотал он негромко. — Устроились мы на славу.

Генри немного напрягся. Он достаточно хорошо знал Хадсона, чтобы почувствовать в его словах недоброе.

— По правде говоря, — продолжил тот, продолжая усмехаться, — я думаю, что нас не случайно туда поселили. Прежде, чем иметь дело с такими маститыми крысами, имело смысл познакомиться с их менее влиятельными родственниками.

Клейн слегка поморщился. Генри прищурился.

— В чем дело? — спросил он, медленно поворачиваясь к бургомистру.

— Я думаю, — невозмутимо ответил тот, слегка наклоняя голову, — господин Хадсон намекает на то, что условия, в которых нам пришлось разместить его и остальных прибывших, не совсем оправдали его ожидания...

Брови Генри поползли наверх.

— А где вы их расквартировали?

— Понимаете, — еще любезнее отвечал Клейн, — в городе плохо со свободными комнатами...

Генри молчал, и не думая опускать брови.

— Южные амбары показались мне идеальным местом, — продолжил бургомистр, все еще спокойно, но начиная торопиться по мере того, как брови Генри поползли дальше наверх, — это единственное помещение в городе, способное вместить столько человек одновременно...

— Иначе говоря, — прервал его Генри начиная говорить очень вежливо, — вы поселили их прямо по соседству с городской свалкой?

Бургомистр слегка смутился от такого простого и честного названия, но быстро пришел в себя.

— С вашего позволения, милорд, Южные амбары — это не свалка. Это всего лишь место, в которое...

— Это всего лишь место, куда горожане сваливают свои отходы. Говоря простым языком — свалка.

— Но, ваша светлость...

Генри почувствовал, что начинает терять контроль, и потому процедил сквозь зубы:

— Немедленно переселите их оттуда.

— Но куда?

— Куда угодно. Я думаю, городская ратуша, например, вполне способна вместить столько человек.

Клейн смотрел на него холодными, пустыми, любезными глазами. Генри почти чувствовал, как от этих глаз несет так же, как от Южных амбаров — бессмысленно, безжизненно и потому невыносимо сильно. Он невольно сжал кулаки, специально впиваясь пальцами в ладонь, чтобы отвлечь себя от растущего желания по чему-нибудь ударить.

Не по чему-нибудь, а кого-нибудь. И не ударить, а избить, жестоко изувечить, так, чтобы...

Генри глубоко вздохнул и сильнее сжал кулаки. «Что со мной?» — промелькнуло в голове.

Бургомистр продолжал молча наблюдать за лордом Теннесси. Он не мог знать наверняка, о чем тот думал, потому что Генри все еще достаточно хорошо владел лицом, но Клейн не зря занимал свое место. У него было отличное чутье — в том числе и на опасность, — и он буквально всем своим существом ощутил, что сейчас лучше уступить.